Кровь ворона
Шрифт:
— Сколько ты за них хочешь?
— По пять динаров за каждого.
— Да ты что, Согди?! — попятился от неожиданности толстяк. — Кто же даст такие деньги за полумертвых стариков! Даже в Теншете за них не заплатят и двух монет.
— Какие две?! — в свою очередь возмутился торк. — Ты глянь, кого я тебе привез! Это не тощие полудохлые мальчишки и не слуги, что от слабости не смогли убежать от степного набега. Это же воины, крепкие и сильные. Работники, каждый из которых заменит верблюда!
— Если ты желаешь получать хорошую цену, Согди, ты должен кормить своих невольников, а не пытаться уморить их до смерти. Я готов дать тебе три монеты, но только если ты поклянешься, что в следующий раз не станешь продавать трупы.
— Нет! Перестань,
— Три с половиной динара, только ради нашей старой дружбы.
— Не беспокойся, Белей-паша, они выдержат еще пару дней. А я пока поищу других купцов.
— Ты разоришь меня, Согди! Пусть будет так. Я дам тебе четыре динара, но если ты откажешься, то можешь и впрямь искать иных друзей, и пусть Аллах накажет тебя за непомерную жадность.
— Четыре, — кивнул торк. — Пусть будет так. Но лишь оттого, что я устал в походе и желаю отдохнуть, а не заниматься делами.
— Ты сказывал, у тебя есть что-то еще?
— А, да, — кивнул торк. — Две ягодки, за которыми станут охотиться евнухи всех гаремов. Эй, Таник, гони их сюда.
По сходням толкнули вниз девушек, на которых остались только лохмотья сарафанов, а колени оказались сбиты в кровь. Лица выглядели совершенно по-старушечьи — серая кожа, впавшие пустые глаза, спекшиеся губы. Олег с большим трудом узнал Даромилу и Желану. Лица их были повернуты к причалу, но полонянки явно не узнавали ни ведуна, ни кого-либо еще.
Толстяк подступил к Желане, недовольно сдернул остатки одежды, кинул за край причала, деловито запустил руку ей между ног, некоторое время что-то там ощупывал, потом похлопал по ляжкам, сдавил одну грудь, другую, оттянул губу, осматривая зубы.
— Три динара за обеих, — подвел он итог, не тратя времени на Даромилу.
— Да ты что?! Это же молоденькие лани! Упругие груди, сладкие ланиты…
— Они были молоденькими, пока на них не потоптался твой табун, — отрезал Белей-паша. — Три динара или, клянусь Аллахом, можешь выбрасывать их в море. Я знаю, кому интересен негодный, но дешевый товар. Никто другой не даст тебе за них и глиняного черепка.
— Хорошо, три, — поморщился торк.
— Тогда вели их связать. Ганзи, иди сюда. — Из-под навеса появился плечистый, с горбатым носом араб, на широкой груди которого не сходилась рубаха из плотного полотна, открывая коричневую кожу в мелких кудряшках. В левом ухе поблескивала золотая серьга, а руки с любовью сжимали увесистый сундучок. Араб приблизился к Белей-паше, выставил сундук.
Покупатель достал из-под кушака небольшой ключик, открыл крышку, начал отсчитывать золото. Тем временем вдоль строя быстро прошел моряк, привычными движениями набрасывая на шеи невольников веревочные петли. Спустя несколько минут веревка натянулась, сдавливая горло, и рабы волей-неволей потопали в город к своему новому будущему.
Светло-серые снизу и почти черные наверху, стены города были сложены из крупных валунов и отстояли от причалов метров на сто — идеальная дистанция для стрельбы из луков. Ворота, выполненные в виде изящной арки и выступающие из крепости метра на четыре, имели ширину, достаточную, чтобы проехать бок о бок сразу трем телегам, однако здесь все равно было тесно. Какой-то облепленный чешуей рыбак с плетеной корзиной за спиной ругался со стражником в халате и остроконечном шлеме без бармицы, утверждая, что платил три фельса за право ходить свободно целую неделю; запряженная осликом тележка с громадным тюком кошмы норовила протиснуться между ними и стеной; двое степенных купцов в халатах из блестящего золотистого атласа, оба с четками в руках, пытались пройти в город, но им навстречу ехал всадник в шитом золотом кафтане, поверх которого был накинут черный плащ, а хвост черной же чалмы, переброшенный вперед и приколотый у плеча, закрывал ему нижнюю часть лица.
Подошедшая колонна невольников окончательно закупорила проход, однако другой стражник в белой чалме с острым, торчащим вверх колпачком, опоясанный саблей с крупным
изумрудом в оголовье, вместо того, чтобы регулировать движение, восхищенно всплеснул руками и двинулся навстречу работорговцу:— Уважаемый Белей-паша! Я вижу, у тебя новое приобретение! Поздравляю, поздравляю. И от имени хана нашего Кузорду тоже поздравляю.
Купца такая приветливость почему-то не обрадовала. Он нахмурился, оглянулся на горбоносого араба, вздохнул:
— Разве это приобретение, Юсуфбей? Так, жалкие остатки былых успехов. Этим позором я не желаю даже торговать. Отправлю в Чиил. Может, там кто из ремесленников в помощники прикупит.
— Коли отправишь, так отправляй, — пожал плечами стражник. — Почто в город ведешь?
— Надобно караван собрать, припасы приготовить… — начал загибать пальцы Белей-паша.
— А коли в город ведешь, два дирхема в казну Кузорду-хана плати.
— Помилуй, Юсуфбей! За что же два…
— Плати, — перебил его стражник. — Не то я их сочту.
— Э-э, — застонал Белей-паша и подозвал к себе араба с его сундуком.
В это время всаднику наконец надоело дожидаться, пока толпа разойдется. Он наклонился с седла и с размаху огрел плетью ишака по спине. Тот взвыл каким-то диким мявом и рванул вперед, опрокинув телегой стражника. Тот, вскочив, кинулся следом, рыбак устремился в город — и в воротах стало свободно.
Веревка натянулась, и невольники двинулись по узким пыльным улочкам, огибая то сваленные у дверей огромные кувшины, то выставленные из ворот лавки со всякими сластями. Навстречу попадались женщины с кувшинами на плечах — без паранджи, но с закрытыми по самые глаза лицами. Тащили вязанки хвороста юноши в куда более коротких, чем русские, рубахах, но почти в таких же шароварах и сапогах. Вот только головы их вместо тафьи укрывали чалмы, смотанные из груботканой материи. Люди большей частью были одеты в светлые свободные одеяния, но нередко встречались и модники в атласных и даже бархатных кафтанах или жилетках. Попадалось очень много мужчин с серьгами в ушах. Причем золотые или серебряные встречались очень редко. В основном носили медные побрякушки — и в чем тут шик, Олег, хоть убейте, понять не мог.
Наконец колонна остановилась у высоких дощатых ворот с множеством идущих по верху железных пик. Минутой спустя створки поползли в стороны. Невольников завели на утоптанный двор, посреди которого в выложенном мрамором бассейне колыхалась вода. В ней, медленно шевеля плавниками, перемещались могучие красные и желтые китайские карпы, каждый длиной в локоть. За прудиком имелся небольшой крытый помост, застланный ковром и усыпанный подушками. От забора к навесу и дальше, к дому, была положена решетка из тонких прутьев. От лунок у забора, возле навеса, у поддерживающих его столбов, вверх тянулась виноградная лоза, плотно оплетая решетку и давая благостную тень. Впрочем, помимо тени, тут и там свисали тяжелые кисти пока еще зеленых ягод.
Невольников, однако, выстроили на другой, ярко освещенной половине двора. Подошедшие слуги смотали с шей веревки. Девушка в легких шароварах и короткой войлочной курточке на серебряном блюде поднесла Белей-паше фарфоровую пиалу. Зажмурившись, он осушил ее мелкими глоточками, поставил обратно на поднос, отодвинулся к помосту, в тень, и обернулся:
— Подгони их сюда, Махмуд.
Один из слуг вывел девушек. Толстяк обошел их кругом. Брезгливо поморщившись, сдернул одежду с Даромилы, деловито ощупал все ее выпуклости и выемки. Девушка опять оказалась перед Олегом, глядя на него — и сквозь него. Это был взгляд мертвеца, ничего не выражающий и не понимающий. Словно из пленницы вынули по дороге душу и выбросили за ненадобностью на помойку. Ее оценивали, как лошадь — нет, даже лошадь фыркает, шарахается, возмущается. Ее оценивали, как нужный в хозяйстве, но дорогой медный котел — здесь не блестит, здесь щербина, а вот здесь удобно ручку прикрепили. А она смотрела, смотрела на Олега, которому в один прекрасный, как ей казалось, миг решила доверить себя и свою судьбу. Смотрела, выжигая уже его душу.