Кровать с золотой ножкой

— Ладно, — торопливо и нервозно заметила она, — помещение, конечно, требует ремонта, но более подходящего места для магазина трудно придумать.

Жалюзи с лязгом опустились, словно топором гильотины отрубив в мольбе тянувшиеся к Леонтине руки Руи Молбердье.

Одну за другой обошли комнаты второго этажа.

В общем и целом все осталось так, как при Ноасе. На большом диване он, надо думать, встретил свой последний час. Взгляд Леонтины задержался на толстых ножках дивана; впервые она обратила внимание на их необычную форму: гладкая, пузатая балясина внизу завершалась лапой с тремя когтями. На письменном столе два медных, слезившихся стеарином подсвечника, пустая бутылка из-под вина, еще там лежал молитвенник. В соседней комнате оцинкованная ванна, в которой, похоже, обмывали покойника. Снятая с петель дверь. Ворох гнилой соломы. В эту комнату Леонтина с трудом себя вынудила войти, не в силах отрешиться от чувства, что там все еще находится ее умерший отец.

— Помоги, снесем ванну вниз, — сказала она Индрикису, прилипшему к очередной диковинке — парусному кораблю, чудом оказавшемуся в бутылке. — Придется нам самим привести дом в порядок. Ты себе какую комнату облюбовал?

Немного подумав, Леонтина решила иначе:

— Нет, сначала деда навестим. Сам Ноас из своей могилы вряд ли обратит внимание, в какой по счету день, первый или десятый, мы его навестим, зато местный люд ублажим.

Разыскав в чулане грабли и срезав в еаду ветку цветущей вишни, Леонтина вместе с сыном снова показалась на главной улице. Уже сам факт, что они вышли из Особняка Вэягала, не мог остаться без внимания. К тому же доверенная слесарю Бричке информация, в продолжение двух часов разносившаяся по городу с помощью провинциального тамтама, все расставила на свои места. Теперь свои встречались со своими.

— С благополучным, так сказать, прибытием! А мы уж тут невесть что передумали… И гляди — сын-то как вырос. Что будешь делать, хоть какие времена, а молодые знай себе тянутся…

Леонтина в который раз описывала свои злоключения, в ответ выслушивая не менее печальные истории. И хотя все эти повести были совсем свежи в памяти, однако как Леонтина, так и менявшиеся ее собеседники события излагали сухо, деловито, не давая волю чувствам, — примерно так закоренелые сердечники обмениваются опытом по части болезней, которые врачи не берутся лечить. И лишь когда речь заходила об Индрикисе, на глазах у Леонтины навертывались слезы.

Зунтяне расспрашивали Леонтину, не довелось ли ей в дороге встретить кого-нибудь из тех, кого давно тут поджидали, о ком ходили разные слухи. В свою очередь Леонтина узнала, что дядя Август еще в добром здравии и опять отстраивает пострадавшую в войну Крепость. Антонию оглушило разрывом снаряда, на одно ухо стала плохо слышать. Паулис в новой армии обязательный срок службы отбывает. Петерис с Элвирой по хозяйству помогают. Атис в уездном городе в гимназии, вобрал себе в голову на доктора выучиться. Война принесла в семью пополнение. Прибавилась Марта, приемная дочь, совсем еще кроха, а уж такие шутки откалывает, волков, к примеру, по лесным опушкам клецками прикармлибает.

— Ну а сами-то чем думаете заниматься?

— Поживем, оглядимся, — уклбнчиво отвечала Леонтина.

Индрикис в тот момент увидел афишу.

— Maman, — не смог он сдержаться, — чудеса, да и только: в Зунте кино!

— Подожди, Индрикис, я же разговариваю. C’est са… {4} Что-нибудь придумаем. Время подаст совет. — С печальным вздохом Леонтина уткнулась носом в цветущую вишню.

— Оно конечно. Когда есть капитал…

— Какие у нас капиталы. Что на нас, то и наше.

4

Это так (фр.).

— Так вы ж наследники Ноаса!

На кладбище пришлось задержаться. Поставленный Элизабете мраморный памятник, служивший теперь и надгробием Ноасу, был неуважительно обсыпан ветками и павшей хвоей. Могилы сорняками заросли.

Вернувшись домой, Леонтина первым делом отворила окна, чтобы как следует проветрить Особняк. Долго билась с плитой, дым валом валил. Но прогрелись отсыревшие кирпичи, появилась тяга, и под чугунными кругами плиты уютно зашумело пламя. Невесть откуда появилась серая кошка и, свернувшись клубком, замурлыкала на стуле. Леонтина носилась по дому с помойными ведрами, драила полы, скоблила подоконники, понемногу сбрасывая с себя одежды, пока не осталась в изящной, с годами, правда, поизносившейся шелковой сорочке. Индрикиса это немного смущало. Из замызганных кофт, фуфаек, юбок, стоптанных сапожищ и толстых чулок вылущилось малознакомое, удивительное создание с явственно обозначенными приметами женственности. Белая шея под коротко остриженными волосами открылась в хрупкой трогательности. Мать с головой ушла в работу, как будто сама себя пыталась убедить, что полна решимости и желания действовать. Ее одержимость до некоторой степени передалась Индрикису, без ворчания и хныканья он брался за то, чем отроду не занимался.

Вечером в пахнущей чистотой и свежестью комнате Индрикис в полном смысле повалился в постель, наскоро устроенную на матрасе, снесенном с чердака. Себе Леонтина постелила в соседней комнате на большом кожаном диване. Индрикис уже дремал, когда мать вошла к нему и присела на край постели.

— Ну, теперь отоспишься. После такой дороги… Comme il faut, comme chez vous {5} .

И, помолчав, добавила:

— А знаешь, мы с тобой откроем магазин. Я снова стану Леонтиной Вэягал. Такая фамилия в Зунте звучит. Для успешной торговли это много значит.

5

Как следует, как у себя дома (фр).

— А у нас хватит денег?

— Не совсем с пустыми карманами мы с тобой приехали, — многозначительно сказала мать.

Взяв ножницы, Леонтина приподняла рубашку и вспорола подол. При свете лампы радужно заблестели посыпавшиеся на ладонь граненые камешки.

Энергия, с которой Леонтина взялась за устройство магазина, невольно вызвала в памяти старых зунтян размах и напористость молодого Ноаса. Все началось с того, что на третий день по прибытии Леонтина снова села в вагончик узкоколейки и уехала. Неделю спустя, оглашая улицу звуками клаксона, к Особняку подкатил грузовик с огромным плоским ящиком в кузове, и семеро дюжих мужчин, потея от волнения и натуги, извлекли из него новое стекло для витрины. Та же машина доставила узкие, с отшлифованными краями зеркала. Их прикрепили по обе стороны входной двери, этим внушив зунтянам мысль, что у них на глазах происходит нечто необычайное. Малярные работы взял на себя местный мастер Пакулбсрг, а потому до исхода месяца ничего интересного не предвиделось. Но однажды утром, громыхая по булыжнику жесткими резиновыми скатами колес с деревянными желтыми спицами, снова появился автомобиль, и магазин стал принимать инвентарь. И тут опять было на что посмотреть: какие-то банки, вроде аптечных, что-то похожее на духовки, которые в печь вмуровывают. В довершение ко всему с саквояжем в руке, золотым пенсне на носу — вылитый доктор — прибыл маленький, сухонький человечек в потертом бархатном костюме и принялся расписывать фасад магазина. Стену над дверью загрунтовал синей краской. Посередке появился серый, золотым ковром покрытый слон. Над ним по дуге ядовито-зеленая с красными подпалинами появилась надпись: «Универсальные и колониальные товары. Вэягал и К°. Осн. 1921».

На открытие магазина сошлись все, кто способен был двигаться, в том числе и владельцы конкурирующих лавчонок, магазинчиков. Чудеса начались прямо с витрины, где меж коричневых шероховатых клубней («Чего глазами хлопаете, это же кокосовые орехи!») и пирамидкой сложенными большими зелеными шишками («Ананаса, что ли, не видели?» — комментарии капитана Жапура) висела позолоченная клетка с живым попугаем. Вы открывали дверь, и навстречу потревоженным осиным роем на вас налетали жалящие нюх ароматы. Понемногу приходя в себя от всякой заморской невидали, разложенной по мешкам и закромам, выдвижным ящикам и стеклянным банкам в парадной половине магазина, зунтяне с чувством явного облегчения отмечали, что чем дальше, тем больше их окружают вещи знакомые и привычные. В этой части магазина к букету экзотических ароматов примешивался прозаический запашок селедки, а также запах, который ни с чем не спутать, исходивший от задвинутой в угол керосиновой бочки, сбоку к ней был прилажен ручной насос со стеклянной меркой на уровне глаз. Чуть дальше глянцевитыми боками и пупырчатыми подошвами завлекательно лоснились пахучие галоши, в изобилии были представлены шорные изделия и деготь, без чего никому не обойтись. Словом, уходя из магазина, человек вполне резонно склонялся к единственно возможному выводу: тут есть решительно все, что нужно. И, довольный, отправлялся восвояси, пообещав себе впредь отовариваться только у Леонтины Вэягал. И маленьким зунтянам новый магазин пришелся по душе, поскольку лишь там можно было купить петушков на палочке, другие лавки как-то позабыли о таком товаре.

Лесоторговец Левитас, старавшийся во всяком явлении найти философскую подоплеку, сказал своей Саре:

— Попугай в витрине галошного магазина — в коммерции это открытие, достойное Эйнштейна. Перед тем, что нужно, остановишься, когда возникнет нужда. Перед тем, что удивляет, остановишься всегда.

К чудесам нового магазина большинство горожан причисляло и перевоплощение самой Леонтины. Перед ними предстала пришедшая из былей прошлого дама, после краткой полосы неудач сбросившая с себя личину бедности, неприметности, как совершенно ей чуждую, неподобающую. Одевалась Леонтина не слишком броско, но чуточку лучше, чем заходившие к ней делать закупки женщины, тем самым тактично подчеркивая не только их чисто человеческую общность, но и различие имущественного положения. Женщины, переступив порог магазина, никогда не забывали окинуть взглядом Леонтину, — как одета, какая прическа — в глубине души считая ее ходячим эталоном моды.

Леонтина выглядела в самом деле хорошо — ничуть не располнела, не лишилась стройности. Она носила крохотные гранатовые сережки, удивительным образом и неведомо сколько лет провалявшиеся в карманчике моряцкого мешка Ноаса, а также вновь приобретенное обручальное кольцо; на безымянном пальце левой руки оно своим блеском всем напоминало о ее печальной вдовьей доле. Правда, Леонтина позволяла себе еще одну роскошь, и в этом несомненно, превзошла супругу городского головы и жену начальника таможни: ее красивые стройные ноги неизменно украшали прозрачные, телесного цвета чулки из натурального шелка, рвались они моментально, чуть только заденешь, и стоили бешеных денег. Злые языки судачили, будто Леонтина в таких чулках щеголяет для соблазна мужчин: при каждом удобном случае выбегает-де на середину магазина и крутится, чтобы юбка взлетала выше колен. Землемерша, госпожа Вецбишкинь, к примеру, рассказывала, что шелковые чулки сами по себе сущий пустяк, а все дело в подвязках. Чтобы такая соблазнительная нагота держалась на ногах и не морщилась, шелковую паутинку приходится постоянно подтягивать, а потому-то Леонтина носит шнурованный, до самых подмышек корсет, подобный тем, что прописывают людям с переломом позвоночника.