Кровать с золотой ножкой

В ближайшее воскресенье после богослужения Велта больше часа взад-вперед ходила мимо Особняка, недвусмысленно поглядывая на окно Индрикиса. В его комнате граммофон надрывался знаменитым шлягером из звукового фильма «Валенсия». Странные прогулки Велты продолжались и в последующие дни — с той только разницей, что теперь она поглядывала не на окна верхнего этажа, а на витрину магазина.

На четвертый день ее хождений, за несколько минут до закрытия магазина крошка Нания шепнула Леонтине на ухо, что «та женщина стоит во дворе и пялится».

— Какая еще женщина? — Леонтина изобразила на лице недоумение, чтобы хоть немного собраться с мыслями.

— Ну да Велта же!

Нанию по привычке называли крошкой, хотя ей уже было полных шестнадцать лет и в ней расцветала женственность.

— Тогда не мешкай, — жестко сказала Леонтина, снимая с себя крахмальный передник и взбивая прическу, — веди ее в гостиную. Будешь присутствовать при разговоре, в таких делах свидетель не помеха.

Мимоходом Леонтина кликнула Индрикиса.

Велта бочком втиснулась в гостиную и там же, у двери, осталась стоять, держа сцепленные руки на вспухшем животе. Глаза, как обычно, потупила, а в остальном покрывшееся бурыми пятнами лицо никаких чувств не выражало.

Молчание затянулось. Леонтина резким движением вскинула голову, услыхав, как звякнули ее золотые сережки.

— Барышня, я пригласила вас затем, чтобы поставить в известность, что своим упрямством вы ровным счетом ничего не добьетесь, другое дело, если проявите благоразумие. Подпишите бумагу, что у вас к Индрикису нет никаких претензий, и взамен получите деньги на корову. По крайней мере ребенок не будет страдать.

— К черту, я протестую! — взвился было Индрикис, поперхнувшись от волнения.

— Придержи язык и, пожалуйста, не встревай в разговор! — Взгляд Леонтины холодной искрой метнулся в сторону Индрикиса: — Peut etre се sera toi qui vas faire paitre la vache? {12}

Молчание Велты Леонтина восприняла как согласие с предложенными ею условиями. И, уже не глядя на Велту, разыскала бумагу и письменные принадлежности, заодно вынула из буфета шкатулку красного дерева, в которой хранились деньги. Шкатулку эту в свое время Ноас приобрел в порту Акапулько вместе с талисманом против завистников на чужое добро зарящихся, — отрезанной бородой повешенного вора. Когда деньги были отсчитаны, Леонтина стала проявлять нетерпение:

12

Или, быть может, ты пойдешь пасти эту корову? (фр.)

— Забирайте свою корову и ступайте!

Взглянув на Велту, Леонтина поняла, как ошиблась. За пеленою слез глаза ее полыхнули гневом и яростью. Перед тем как выйти из гостиной, она вся затряслась, сжала в кулачки свои немыслимо побелевшие руки.

— Подавитесь своими деньгами! Вы еще упьетесь горем горше моего…

— Обо мне можете не беспокоиться. — Fumiste- rie! {13} — обрубила Леонтина, величавым жестом захлопнув крышку шкатулки. Потом едва слышно обронила сквозь зубы: — Стерва…

13

Ложь, мистификация! (фр.)

Больше Велту в Зунте не видели. Элвира мучилась от угрызений совести, перемогая отвращение и любовь к Индрикису. Но выхода не видела. Индрикис опять к ней зачастил, прогнать его Элвира была уже не в силах. Одно время он много пил, потом остепенился. Даже спортом увлекся, три раза в неделю в городской команде «Рапид» играл в футбол. Как никогда заботился о своей наружности. Сбросил килограммов десять лишнего веса. Ходил в башмаках из крокодильей кожи на толстой подошве и клетчатых гольфах. Брюки из модного твида ниже колен застегивались на пуговку.

Как-то поутру, в сентябре, когда в школе начались занятия, под большим каштаном, осыпавшимся влажно блестящими орехами в зеленых колючих скорлупках, нашли младенца в плетеной ивовой корзинке. Леонтина, ни с кем не вступая в разговоры, закутанную в простынку девочку сразу же доставила в полицейский участок Калкаву.

— Прошу прощения, госпожа Вэягал, как, по вашему разумению, с этой крохой следует поступить?

— Поступайте как знаете, она в ваших руках. Отправьте в сиротский приют или сдайте в больницу.

— Такая милая девчушка… Неужели вам не жаль? При ваших-то средствах…

— Это к делу не относится! У каждого ребенка есть мать. У меня нет желания породниться с какой-нибудь потаскушкой!

Тем не менее Калкав не спешил увозить подкидыша, ссылаясь на различные формальности и приводя малоубедительные отговорки: мать, дескать, может объявиться, не исключено, тут какое-то недоразумение и прочая. И плетеная корзинка с девочкой стояла на письменном столе Калкава в полицейском участке. Обязанности няньки взяла на себя уборщица Матильда. Взглянуть на бедную сиротку повалили женщины со всех концов города, превратив полицейский участок одновременно в выставочный зал и в дискуссионный клуб.

На третий день под вечер, когда, несмотря на статьи и фотографии в газетах, мать ребенка не нашлась, а девочка все еще лежала в плетеной корзинке на столе полицейского участка, к Леонтине неожиданно пожаловал отец Янис, в последние годы слегка поседевший, но все еще стройный, представительный. Церковные увлечения у Леонтины были позади, однако визит Яниса стал событием чрезвычайным, чувства, разбуженные взглядом священника, были не только ностальгического свойства.

— Я бы хотел узнать, — начал отец Янис безо всяких предисловий, — это правда, что вы не желаете взять во дворе вашего дома найденную девочку?

Уже сама постановка вопроса была, несомненно, оскорбительна. И подразумеваемое обвинение было тем неприятней, что подобное непонимание в городе проявляли многие, Леонтине это было известно. Но уж если она что-то решила, противодействие извне лишь укрепляло ее в принятом решении.

— Да, — ответила, — это правда.

И собиралась еще добавить что-то резкое, уничижительное, но сообразила, что, смущенная взглядом Яниса, говорит совсем не то:

— …Она во мне вызывает недобрые чувства. Я никогда не смогу ее полюбить. А взять ребенка и не любить…

Отец Янис неспешно и раздумчиво кивнул головой. По его виду можно было заключить, что слов Леонтины он не одобряет, однако такой ответ его вполне устраивает.

— В таком случае, надо думать, вы не станете возражать, если о девочке позаботится православная церковь?

— Такая честь…

На другой день в Зунте появились две неопределенного возраста монашки и забрали девочку в Ригу. Ивовой корзинкой жена Калкава еще долго пользовалась, кстати, появляясь с ней и в магазине, а осенью ходила по грибы и ягоды. «Такая легонькая, и ручка удобная», — расхваливала жена Калкава свое приобретение.