Кровавая плаха

— Милости прошу к моему шалашу!

— Нет ли у тебя, Авдей, пива? — спросила Валентина. — Что-то жажда беспокоит.

— В один секунд сбегаю, не извольте, барышня, беспокоиться.

Николай торопливо полез в сюртучный карман, достал одну бумажку, чуть подумал, добавил еще, приказал:

— Авдей, купи конфет, пряников и бутылку белого мускадета.

Мазилов исчез.

Николай сидел молча, смущаясь чужой обстановки и близости девушки. Первой заговорила Валентина:

— Говорят, что в немецком государстве пиво даже младенцам дают для лучшего роста.

Николай согласно потряс оловом. Валентина вдруг вспомнила:

— Все думаю, что я забыла сказать? Мы завтра идем в тиатр. Заказали три кресла во втором ряду. То-то весело будет! Я очень представления обожаю. Я маленькой хотела представлять актрисой.

Влетел запыхавшийся Мазилов. Поставил покупки на стол, достал из буфета три стакана. Все выпили. Мазилов сказал:

— Вы тут для восторга чувств выпейте, а я по делу побегу часика на три. — И он захлопнул за собой дверь.

Валентина вздыхала:

— Жаль, вустриц нет. Я очень восхищаюсь ими под пиво иль вино.

У Николая от непривычки к хмельному голова пошла кругом.

Валентина гладила ему щеку и говорила:

— Скажу без всякой анбиции, очень ты мне нравишься.

Николай замотал головой:

— Это вовсе не может быть правдой. Вы мне давича признались, что кого-то любите. Кто он, отвечайте. Я требую.

Валентина опустила жеманно глаза и глубоким, полным чувства голосом, точь-в-точь как в пьеске, которую она слыхала в театре, молвила:

— Говорила я про единственного, кого сердечно люблю. Это ты!

И девушка, обхватив Николая, начала целовать его. Он вначале смущался, но затем стал отвечать ей жаркими и неумелыми ласками.

Она вырвалась вдруг из его объятий, требовательно спросила:

— Ты возьмешь меня в жены?

— Да, да, конечно!

— А если отец не разрешит?

— Тогда я утоплюсь!

— И я с тобой вместе. Обнимемся и утопимся.

Они вновь прильнули друг к другу. Она, чуть касаясь губами, начала целовать ему шею, ухо, гладить рукой грудь и чуть ниже. И, прервавшись, вперилась в него взглядом:

— Клянись, что женишься на мне! Я никогда никого так не любила.

— Клянусь, клянусь… — И он вновь жадными руками потянулся к ней.

Тогда Валентина просто, вполне домашним голосом, спросила:

— Мне раздеться?

Николай, не веря своим ушам, промычал что-то невразумительное.

Она, осторожно снимая платье, расшитое цветами, проговорила:

— А то вы дергаете, можете оборки и украшения порвать. Маменька Бог знает что подумать об мене может.

Всю одежду она бережно повесила на стул и удивленно посмотрела на юношу:

— Ну?

Тот, лихорадочно путаясь в рукавах и брючинах, стал торопливо стаскивать одежду, швыряя ее себе под ноги.

Она ждала его, лежа поверх голубого одеяла. Ее чудная, с тонкой талией и крутыми бедрами фигура, с темным пушком на лобке, томительно ждала мига слияния.

Он бросился к ней, осыпал страстными неловкими поцелуями руки, лицо, грудь.

Сюрпризы

Вся жизнь Николая теперь круто переменилась. Он жаждал лишь одного: свиданий с возлюбленной. После отцовских строгостей, когда в присутствии взрослых нельзя было слова сказать, когда родители на шаг не пускали его из дома, контролируя едва ли не каждый жест и каждый вздох его, девица возникла, словно удивительное видение — яркое, заманчивое, дарящее счастье.

Но Валентина позволила ему лишь дважды видеть ее: один раз в театре, другой — вновь в комнате дворника Мазилова.

Всего этого хватило для того, чтобы по Сытному рынку, всегда все знавшему, прошла молва: Николай Кашин увивается за Валентиной Чесноковой и, как пить дать, будет свадьба. Если, конечно, старик не заартачится. Про вдову Чеснокову худая молва идет, хотя, правду сказать, покойный Данила капиталы, должно быть, оставил.

…Но Николай узнал такое, что другим ведать не положено и что едва не привело к их разрыву.

Молодой купец в амурных делах был совсем невинен, но он легко обнаружил, что его девица успела до него с кем-то согрешить — преступление, в глазах купечества страшное.

Забыв про свою природную тихость Николай, разъярился:

— За что мне такой суприз бесстыдный? Говоришь: «Поженимся!» А сама уже. Ну и сюжет!

Разрыдалась Валентина, в ноги Николаю упала, слезы по щекам размазывает:

— Николай Иванович, милый! Чтоб глаза мои вытекли, чтоб руки-ноги отсохли, нет моей вины! Обстоятельства отцовских дел сделали меня несчастной. Ему знакомый банкир дал большую ссуду. Срок подошел, а у отца все деньги в обороте. «Буду вас разорять!» — так обещал банкир. А я тут случайно ему подвернулась. Было мне 13 лет, но из себя уже складная очень. Обманом наедине со мной остался, грозил всех нас по миру пустить, коли я ему баловство не позволю. Ради папеньки и маменьки я потеряла свою честь.

А сама рыдает, рыдает.

Николай сидит на краю постели, глазами в пол утупился.

Малость Валентина успокоилась и смиренно говорит:

— Поступлю я без всякой амбиции. Коли вы, Николай Иванович, такую меня любить не желаете, я приму стрихнина ядовитого, лягу под гробовую плиту во цвете молодости, но и на том свете, извиняйте меня, любить буду вас беззаветно.

Удивительна человеческая натура: Валентина уже сама вполне верила в то, что говорила, свои выдумки считала чистой правдой.

Поверил и неискушенный в женских кознях Николай. На его глаза набежала слеза: жалко стало возлюбленную. Обнял он ее, приголубил:

— Прости мое резкое слово! Как любил тебя, так и буду любить.

…Минуло две недели. Однажды близ полдня в лавку Кашиных пожаловала к неописуемой радости Николая его возлюбленная. Она была как-то по-особенному грустна и задумчива. Купив полфунта миндаля сладкого и положив на прилавок тридцать копеек, тихо сказала:

— Приходи сегодня ровно в семь на старое место…

— Угу! — счастливо задохнулся юноша.

Они опять пришли в дворницкую к Мазилову, опять заходились в любовной истоме на голубом пуховом одеяле.

Когда утомленные страстными играми влюбленные затихли, Валентина вдруг приподнялась на локте и глядя в светлые глаза юноши с трепетом призналась:

— Колечка, милый, у нас с тобой будет ребенок… Кровь гулко застучала в его ушах. Первой пришла мысль: «Теперь отец меня пришибет!»

Воспитательные меры