Кровавая жертва Молоху
Шрифт:
– Даже не знаю, что на меня нашло, – сказала Ребекка. – Я жутко разозлилась. Все произошло так быстро. Но сейчас…
Она снова пожала плечами, вид у нее был усталый и подавленный.
– В этом нет ничего странного, – ответил Кристер. – Человек имеет право обидеться и рассердиться, если с ним плохо обошлись.
– Да. Во всяком случае, я не намерена ходить туда, пока они занимаются этим расследованием. Возьму весь отпуск, который у меня накопился.
Отпив несколько глотков кофе, она постучала ногтем по чашке.
– Как ты думаешь, что с ней произошло?
– Даже не знаю, – проговорил Кристер
– Чья вина? – пробормотала Ребекка. – Если вся деревня, сидя дома за кухонным столом, называла Суль-Бритт Ууситало шлюхой. Показывала на нее пальцем. А потом у кого-то начался психоз, и он решил ее прибить. Кто виноват? Деревня? Я? Я ведь тоже живу там, но предпочла не видеть, не знать.
Кристер Эриксон не ответил. Взгляд Ребекки был устремлен на дно чашки, словно она надеялась разглядеть там правду. Потом она вдруг вскинула голову. Вспомнила, что – дьявол! – она же обещала купить продукты Сиввингу. Вскочила, поблагодарила за ужин.
И ушла. Щена она забрала с собой. Веру оставила – ради Маркуса.
Кристер Эриксон остался стоять посреди кухни. Чувствовал, что все в нем перевернуто вверх дном. Как всегда, когда она неожиданно врывалась в его мир и так же стремительно уходила. Он подумал, что Дикий пес наверняка пожелает мороженого на десерт.
Анна-Мария Мелла сидела у себя дома за кухонным столом и жевала холодный блин. Приборы лежали нетронутые, она поглощала его, как бутерброд, даже не заботясь о том, чтобы разогреть. Роберт и дети целый день ели у его сестры. Так что она могла побыть наедине со своими мыслями.
«Вот проклятая история!» – подумала она и положила локти на стол. Брусничное варенье капало на клеенку. Она вытерла его указательным пальцем и облизала.
Должна она была попросить фон Поста отправиться ко всем чертям? Должна ли была проявить солидарность с Ребеккой?
Мелла поняла, что спросить ей некого.
Роберт не подойдет. Она заранее знала, что он скажет. «Подожди-ка, но ведь не ты устранила Ребекку от следствия. Почему ты должна от всего отказаться, если ее заменили? Ты должна делать свою работу. Не понимаю, в чем проблема».
Некоторые могли в трудных ситуациях поговорить с мамой. У нее такого никогда не было. Родители жили в Ломболо, она встречалась с ними примерно раз в месяц. Йенни и Петера уже не удавалось уговорить поехать с ней, они практически не видели бабушку и дедушку. Да ее маму такие дела особо и не интересовали. Она любила малышей – они такие легкие и послушные. А вот дети постарше становились шумными, бегали по дому и кричали. Особенно дети Анны-Марии. Ее брат жил в Питео. Мама всегда докладывала о его детях: как они хорошо учатся, какие они спокойные, послушные и разумные. А что касается отца…
Анна-Мария вздохнула. Папа совершал долгие прогулки и следил за погодой. В этом была вся его жизнь. Зачем родители продали виллу? Пока у них был свой дом, папа мог, по крайней мере, мастерить и заниматься садом. Теперь он совершал свой бесконечный моцион. Его шокировало бы,
если бы Анна-Мария заговорила с ним о работе.«А подруг у меня нет, – констатировала она и стала вынимать из посудомоечной машины чистую посуду. – Но разве в этом виновата я?»
Она помахала в воздухе вилкой, прежде чем бросить ее в ящик. «Я работаю на полную ставку, и у меня четверо детей. Откуда у меня время на общение с подругами? Или силы… Но если раз в сто лет все же планируешь встретиться с кем-то и пойти выпить пиво в «Ферруме» или сходить вместе на аэробику, тут, по закону подлости, заболевают дети. В конце концов людям это надоедает. Они находят себе кого-нибудь другого, с кем можно сходить в кино».
Анна-Мария закрыла посудомоечную машину и взяла тряпку, чтобы протереть кухонные полки.
Сейчас в кухне относительный порядок. Правда, от тряпки пахнет, как от использованного подгузника, но никакой невымытой посуды, никаких видимых очагов грязи. Если бы семейство почаще уезжало в гости к родственникам, она могла бы ходить по дому и наслаждаться чистотой и порядком.
Тут в кухню вошла Йенни. Взяв стакан воды и яблоко, она прислонилась к мойке.
– Как дела? – спросила Анна-Мария.
– Хорошо, – ответила Йенни тем легким тоном, который сигнализировал, что сейчас не время для разговоров.
«Я могла бы спросить у нее, – подумала Анна-Мария. – Если бы решилась».
Скорее всего, Йенни высказала бы разочарование – сочла бы, что мать, само собой, должна была высказать свою позицию, когда коллегу так откровенно задвинули.
«Она так молода, – мысленно защищалась Анна-Мария. – В ее возрасте все либо черное, либо белое. Или же она права. Скорее всего, она права».
Йенни внезапно остановилась и внимательно посмотрела на нее.
– Как у тебя дела, мама? Луиза написала в «Фейсбуке», что видела тебя сегодня по телику.
Без всякого предупреждения она обняла Анну-Марию. Яблоко в одной руке, стакан воды в другой.
– Тебе нужно, чтобы тебя кто-то обнял, – проговорила дочь, почти касаясь губами плеча матери.
Анна-Мария застыла на месте, держа вонючую тряпку на отлете, чтобы ее запах не отпугнул Йенни.
Жизнь неслась вскачь, как бегун стометровки, смеющийся ей в глаза.
Только что Йенни лежала у нее на руках, сосала грудь. Кто эта длинноногая молодая женщина с макияжем на лице?
«Остановись, мгновенье», – подумала Анна-Мария и закрыла глаза.
Но тот миг уже ускользнул. В кармане у Анны-Марии зазвонил телефон. Дочь разжала руки и выскользнула из кухни.
Это был Фред Ульссон.
– Я по поводу телефона Суль-Бритт Ууситало, – без обиняков начал он. Казалось, он говорит, жуя. – Я все распечатал. Мне удалось восстановить даже стертые эсэмэски. Думаю, тебе любопытно будет взглянуть.
Очертания города выделялись черным силуэтом на фоне графитового неба. Мощные террасы на шахтенной горе. Башня ратуши, напоминающая скелет. Треугольная церковь, как лопарская лачуга на уступе.
В дверь Кристера Эриксона позвонили.
– Майя Ларссон, – проговорила женщина и протянула руку. Кристер пожал ее.
– Я двоюродная сестра Суль-Бритт, – пояснила она. – Я пришла за Маркусом.
Красивая женщина, на вид около шестидесяти. Волосы заплетены в тысячу серебристых косичек.