Кровавые берега

Казалось, этот ад будет длиться вечно. Но вскоре ударная прелюдия стихла, и «зверье» переключилось на более приятное занятие – отъем и присвоение чужой собственности. И делалось это самым варварским из всех видов грабежа: кто первый взял, тот и хозяин.

Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет… Не помню, где я впервые услышал эту присказку, но сейчас ее мудрость вновь подтвердилась.

Проще всего я расстался с обувью. Гнилые тряпочки, заменявшие мне шнурки, лопнули, и оба ботинка чуть ли не одновременно соскочили со ступней. Вот только достались ли они одному владельцу? Кажется, нет, потому что там сразу же возникла яростная перепалка. А пока неподелившие трофеи «звери» лаялись, кто-то стянул с меня носки – толстые, крепкие, связанные из верблюжьей шерсти. Правда, не слишком новые, зато стиранные не далее как вчера, отчего их ценность в этом вшивом гадючнике повышалась вдвое, а то и втрое.

Прочим желающим взглянуть на голого шкипера Проныру удача так легко в руки уже не далась. Мерзавец, позарившийся на штаны, столкнулся с непредвиденной трудностью: они не снимались. А все потому, что оседлавший меня охотник за курткой придавил своим задом пояс моих штанов. И сколько первый ни дергал за брючины, второй никак не давал ему завладеть обновкой. Он вообще не обращал на это внимания, поскольку у него возникла своя проблема. Я упал на спину, что не позволяло снять с меня и верхнюю одежду. Ситуацию можно было исправить, перевернув меня на живот. Но это уже пытались сделать двое других претендентов на куртку. Они же пока не добрались до нее лишь потому, что им мешал сидящий на мне человек. И это, не считая еще нескольких «зверей», что готовились попросту вырвать лакомый кусок из пасти победителя. Причем, если придется – вместе с зубами.

За считаные секунды все настолько перепуталось и усложнилось, что разрубить этот гордиев узел мог только мордобой. И он не заставил себя ждать. Утратившие терпение неудачники набросились на счастливчиков, которые отчаянно упирались. И протестовали против такого произвола с помощью брани, угроз и ответных зуботычин.

В какой-то миг, когда одни «звери» оттеснили других, но сами еще не заняли их место, я вдруг ощутил, что могу свободно двигаться. И немедля воспользовался моментом, рванув прочь из этого бедлама. И откуда только силы взялись, учитывая, сколько боли я претерпел? Перевернувшись и встав на четвереньки, я выполз на чистое пространство, затем вновь вскочил на ноги и с фанатичным упрямством бросился к северянам.

Бушующие во дворе страсти их почти не волновали. Они по-прежнему сидели кружком, и весь их интерес к потасовке выражался лишь в презрительных взглядах, бросаемых ими на нас. Северяне осуждали эту собачью грызню. Но и встревать в нее не намеревались, считая это ниже своего достоинства. Привычная картина: мелочная разборка между южанами, к которым краснокожие относили вообще всех некраснокожих, а не только подданных Владычицы Льдов.

Рассудок мой помутился, и здравомыслие оставило меня. Заготовленное мной для соотечественников Сандаварга приветствие напрочь вылетело из головы. А вместо него вдруг вспомнилось кое-что другое. Вспомнилось и тут же сорвалось с языка:

– Хэйл, Эйнар, Бьорн и Родериг! Хэйл, Убби Сандаварг! Стой, где стоишь! Мое слово!

Когда до меня дошло, что именно я ору, было уже поздно. Боевой клич Сандаварга уже разнесся по двору и достиг ушей всех, кто расслышал его в шуме и гаме. Конечно, моя глотка была не чета громогласной глотке Убби. Будь он сейчас здесь, то даже не обиделся бы, а от души посмеялся бы надо мной (хотя потом наверняка пригрозил бы, чтобы я больше так грубо не шутил). Вот только Убби находился в эту минуту за тысячи километров отсюда. А вместо него на меня таращились девять совершенно незнакомых мне северян, для которых мой выкрик явился полной неожиданностью. Такой, что они даже отставили в сторону недопитые миски с молоком и отложили недоеденный окорок.

Это был конец! Возможно, северяне простили бы мне попытку заговорить с ними, но за надругательство над традициями, пускай и чужими, уж точно снимут голову с плеч. И ладно бы я с кличем Убби выбивал из врагов дух и расшвыривал их по двору. Это хоть как-то оправдало бы южанина, бьющегося во славу не своих предков. Однако выкрикивать всуе их имена, когда ты повернулся к врагу спиной и сверкаешь от него пятками, было, мягко говоря, непочтительно.

Впрочем, и третий мой рывок к северянам потерпел неудачу. На сей раз меня подвели штаны. Поддерживающий их тканевый поясок лопнул, и они сползли с талии аккурат тогда, когда я вскочил с четверенек. Дабы не споткнуться, я был вынужден притормозить и подтянуть штаны. Этой заминкой и воспользовались проклятые «звери». Увидев, что жертва опять пустилась наутек, они вмиг забыли о раздоре и с ревом бросились вдогонку.

Кто-то прыгнул на меня сзади, уцепился за шею и повалил с ног. Я едва успел выставить вперед руки, но все равно треснулся лицом о землю. Да так, что на несколько мгновений напрочь забыл о том, что происходит, где я нахожусь и даже как меня зовут. А когда рассудок начал проблесками возвращаться, лучше бы он этого не делал. Я вновь был окружен галдящей толпой, которую моя строптивость разъярила еще больше. И которая решила дать мне окончательно уразуметь, что, сидя в клетке, от судьбы не убежишь.

Боль убила во мне последнее желание сопротивляться. У меня банально не осталось сил на то, чтобы продолжать демонстрировать гордость. Я пожалел, что вообще начал дергаться и не позволил обобрать себя сразу, как только закрутилась свистопляска. Хотелось впасть в забытье и больше из него не выходить. Но, как назло, никто не наносил мне этот «удар милосердия». Враги по-прежнему награждали меня тумаками – чувствительными, но не способными вышибить дух, даже когда они сыпались градом.

Все, что я видел через застившую взор багровую пелену, это обувь. Множество мельтешащих вокруг пар обуви. Самой разнообразной: от драных сандалий до добротных, не хуже, чем мои, ботинок. Я понятия не имел, кому какая обувь принадлежала. Мне это было неинтересно, да и задрать сейчас голову означало гарантированно схлопотать по лицу. Все эти ботинки, полуботинки, сандалии и сапоги казались мелкими агрессивными существами, которые сбились в стаю и напали на меня, потому что я нарушил границу их территории. Вот только зубов у них не было. Поэтому они и таранили мое тело крепкими лобиками, словно соревнуясь, кто оставит на мне больше синяков и шишек.

Все это не могло длиться бесконечно, хотя в ту минуту мне представлялось иначе. Однако «обувная» атака закончилась раньше, чем я рассчитывал. Подобно тому, как пара гиен легко отгоняет от падали стаю трусливых шакалов, так и появившиеся среди обутых ног грубые, босые ступни вмиг заставили первые поспешно отступить. Раздались хрусткие звуки тяжелых ударов, а «звериные» вопли злорадства и злобы сменились испуганными выкриками и причитаниями.

Слева от меня грохнулся и остался лежать без движения один из грабителей. Его глаза закатились, а челюсть была свернута набок. Еще один согнулся пополам и, схватившись за живот, пополз на четвереньках обратно к фонтану. Обладатели же голых пяток и пудовых кулаков не проронили ни звука. Даже не огласили воздух воинственными кличами. Прогнавшие «зверей» гладиаторы не считали драку с ними делом, достойным настоящих воинов. Тем более что противники даже не подумали давать сдачи и разбежались сразу, как только северяне решили вмешаться в происходящее.

Облегчение, что накатило на меня, едва побои утихли, было сродни эйфории. Жаль, продолжалось недолго. Когда северяне подхватили меня под руки и поволокли на свою часть двора, я даже не мог перебирать ногами, поскольку любое самостоятельное движение отдавалось болью в каждой клетке тела.

Хорошо хоть все кости были целы. Будь это не так, я или орал бы, или вовсе потерял сознание от нестерпимой боли. Но я молчал и по-прежнему сохранял рассудок, а значит, мою боль следовало считать терпимой. Впрочем, то ли еще будет, когда мной займутся краснокожие. Может, они за тем и отвоевали меня у «зверья», чтобы, пока я еще дышу, успеть преподать мне свой урок вежливости.

Меня втащили в круг гладиаторов и опустили на землю перед самым пожилым из них. Еще глядя на них издали, я определил, что этот наголо бритый воин с окладистой, седой бородой является домаром. Так странствующие по миру не поодиночке, а группами – сквадами – наемники Севера называли своего вожака – наиболее пожилого и авторитетного бойца. Он не обладал единоличной властью, а являлся кем-то вроде судьи, который решал споры, занимался дележом добычи, а также вел от имени сквада переговоры с нанимателем. Домар выбирался даже в том случае, если несколько не знакомых друг с другом северян случайно собирались в одном месте – к примеру, на постоялом дворе. Северянину дозволялось оспаривать решение домара, не соглашаться с ним и покидать в знак протеста сквад. Но никто из его членов не имел права бросить вожаку вызов, пока он не складывал с себя полномочия. Возможно, поэтому Убби и путешествовал по Атлантике в гордом одиночестве. Он был еще молод для того, чтобы его избирали домаром. А с таким крутым нравом, каким обладал Сандаварг, нелегко подчиняться кому бы то ни было, даже авторитетному соотечественнику.