Кровавые берега

Что за дурь вдруг ударила мне сгоряча в голову, даже не скажу, но героизмом тут и не пахло. Разве можно назвать героем загнанную в угол крысу, которая, чуя неизбежную гибель, набрасывается даже на человека? Вот и я, поняв, что нас ждет, уподобился такой крысе, поскольку не хотел умирать гораздо сильнее, чем северяне. А особенно после того, как мы уже достигли немалого успеха.

Соратники еще топтались на мертвой змеиной туше и готовились взорваться праведным негодованием, когда я бросил рычаг сцепления и рванул на «Недотроге» прямо наперерез катящемуся контейнеру. Не ожидавший от меня такой выходки, Тунгахоп разразился мне вслед проклятьями и приказами остановиться, но я его почти не слышал. Потому что сам, ошалев и от страха, и от собственной дерзости, орал во всю глотку. И сближаясь с контейнером, все больше убеждался в том, что я спятил, пусть даже настоящий безумец и не должен был этого осознавать.

И все же для психа я вел себя слишком расчетливо: вовремя переключал передачи; вычислил, где затормозит второй контейнер; успел домчаться до него прежде, чем он открылся, и врезался туда, куда изначально целился. А именно – в левый передний край, рядом с контейнерным выходом. Набранного разгона хватило для тарана, развернувшего повозку с сидящим внутри чудовищем на треть оборота в сторону. После чего «Недотрога» развернулась сама, прокатилась, вздымая брызги, юзом и вновь остановилась, будучи не в состоянии тронуться с места на повышенной передаче. Я опять превратился в неподвижную, легкую добычу. И теперь меня не могли защитить даже северяне, поскольку все они остались на другой стороне арены.

Но как бы то ни было, моя безумная затея удалась. Выход из контейнера был теперь нацелен не на центр кратера, а на ров с кольями. И когда учуявший свободу, раздразненный монстр вышиб крышку и вырвался на арену, он тут же со всего маху ухнул в западню. Куда вряд ли угодил бы, не будь он таким голодным и неистовым.

Рукотворный потоп залил ров целиком, но острия кольев находились на уровне его краев и сейчас скрывались сразу под поверхностью воды. При попытке переплыть преграду змей-колосс поранил бы шкуру и повернул назад. Но при таком броске пятитонная тварь так легко уже не отделалась. Рухнув в ров и пропоров себе брюхо, она начала извиваться от боли, чем лишь ухудшила свою участь, заполучив новые раны и насадив себя на колья еще крепче. Настолько крепко, что соскочить с них самостоятельно чудовище уже не смогло…

Эта одиночная атака – чистой воды самоубийство! – вытянула из меня все силы: и эмоциональные, и физические. Поэтому все дальнейшее я наблюдал сквозь багровую пелену, а доносящимся до меня звукам приходилось прорываться через набат бьющегося в ушах пульса. Дрожащие руки и ноги не слушались. Я лишь стоял, опершись на штурвал, тяжко дышал и отрешенно таращился на агонизирующего колосса, что баламутил воду и гнал кровавые волны в двадцати шагах от «Недотроги».

Не выходя из прострации, я проследил, как подбежавшие северяне дразнят нанизанное на колья чудовище. Соратники пользовались тем, что оно не может сдвинуться ни на метр, и приближались к его брызжущей слюной пасти чуть ли не вплотную. Войдя в раж, они, на радость публике, устроили состязание, кто из них коснется морды еще живого змея голой рукой, и радовались этому, как дети. Им даже не требовалось добивать ползучего гада. Полученные им по собственной глупости раны обескровливали его куда быстрее, чем удары мечей и секир.

Зрители заходились в экстазе, забыв о том, как только что злорадствовали над угодившими было впросак гладиаторами. Да северяне и сами быстро забыли о переменчивой любви толпы и снова резвились перед ней как ни в чем не бывало. И снова домар потешил ее своим коронным номером. Разве что на сей раз он нанес церемониальным чеканом не два, а пять ударов – видимо, также на радостях от того, что все мы выкрутились из, казалось бы, безнадежного положения.

Третьего чудовища хозяева арены для нас уже не припасли. Хотя могли бы, будь они уверены в том, что мы разделаемся со вторым. Но для хозяев это стало полной неожиданностью, что нас и спасло. О чем, однако, никто не пожалел, ведь зрителям такой финал понравился, пожалуй, еще больше, чем тот, какой был задуман по сценарию.

Я изрядно струхнул, когда, добив змея, перепачканный кровью Тунгахоп указал на меня и проревел что-то невразумительное, а пятеро уцелевших бойцов также с ревом бросились к «Недотроге». Впрочем, я зря боялся – это была не кара за самовольство. Побросав оружие, соратники подхватили меня за руки и за ноги и принялись с радостными воплями подбрасывать в воздух. Что, конечно, было бы вдвойне приятней, если бы при этом низкорослые товарищи не стукали меня то и дело задницей о палубу. Хорошо, что качание быстро закончилось, а не то после такого триумфа я уже не встал бы на ноги из-за отбитого копчика.

Несмотря на это, в целом встряска пошла мне на пользу и вывела из прострации, которая сама по себе миновала бы не скоро. Воздав мне почести и отплясав над вторым поверженным змеем, северяне занялись погибшими собратьями. Бросать их на арене сквад, безусловно, не намеревался. Выжить, угодив под такой свирепый молох, как змей-колосс, было невозможно. У Ларса, по которому прошелся змеиный хвост, не уцелело, наверное, ни одной кости. Тело Улуфа выглядело несколько лучше, если не считать разбитой о колесо головы и свернутой шеи. Больше всех пострадал побывавший в утробе чудовища Бьорн. Когда его оттуда извлекли, он был истерзан зубами до неузнаваемости – фактически превращен в кровавое месиво, – и даже повидавшие виды северяне не могли взирать равнодушно на его изувеченный труп.

Погрузив мертвецов на «Недотрогу», мы покинули арену по той же тропе Героев, по какой сюда спустились. Довольная публика под бравурные выкрики глашатая провожала нас нескончаемыми овациями. Но меня все еще трясло от пережитого страха, и мне не удавалось как следует порадоваться за себя и за товарищей. Этому также мешали лежащие на палубе трупы. Пускай Ларс, Улуф и Бьорн погибли славной смертью, но мне они вовсе не казались везунчиками. То обстоятельство, что нынче гладиаторы Ведра заплатили за победу достаточно малой кровью, не увеличивало мои шансы пережить следующую бойню. А пройти через оставшиеся тридцать девять – и подавно.

Павших героев хоронили на специальном кладбище, расположенном в километре от Кровавого кратера. Были здесь и одиночные могилы, и братские. Вторые возникали, когда мертвых гладиаторов накапливалось столько, что их приходилось хоронить не братьям по оружию, а южанам. Те, естественно, не обременяли себя копанием отдельных могил – вот еще! И, вырыв ковшом строймастера котлован, скидывали туда трупы, после чего нагребали тем же строймастером поверх него курган.

Сегодня так были погребены бойцы, участвовавшие во втором акте представления. Краснокожим «актерам» первого и третьего акта грозила та же участь, если бы не я, спасший Тунгахопа и еще пятерых северян от верной погибели. Что и позволило нашим мертвецам, а также покойным гладиаторам из сквада домара Торольва, включая его самого, заслужить себе достойные похороны.

Мы и двое бойцов, что не были растерзаны волками в первом сражении, встретились на оцепленном охраной северном участке кладбища. Именно здесь, по давней традиции, хоронили павших собратьев северяне. Разумеется, когда они занимались этим сами, ведь южанам на их обычаи было начхать. Поэтому и братских могил тут не наблюдалось – только одиночные, с надгробиями из подобранных по дороге на кладбище валунов.

Пять тел привезли сюда на повозке выжившие гладиаторы Торольва, и три – мы. По злой иронии судьбы вышло так, что каждому северянину предстояло копать по одной могиле. И хоть Тунгахоп питал давнюю неприязнь к Торольву, а воин из его команды враждовал с кланом нашего покойного Бьорна, сейчас все старые распри были забыты. И северяне, объединившись, приступили к скорбной работе без ругани и споров, что разразились бы между ними, будь все они живы и встреться в другом месте. От моей помощи могильщики отказались, но присутствовать на церемонии не запретили, отметив таким образом и мои заслуги в сегодняшней битве.

Весь обратный путь, который мы опять проделали в закрытом фургоне, почти все отсыпались. А бодрствующие говорили в основном об ожидающей нас в Ведре награде. Ну и, конечно, вспоминали добрым словом Бьорна, Ларса и Улуфа, коим не повезло дожить до этого награждения – единственной услады для воинов, преодолевающих испытание Юга. Как обычно, не радовался лишь я. Что поделаешь, ведь я жил не одним сегодняшним днем, как северяне, а будущее не сулило мне ничего хорошего.

Награда за победу не заставила себя ждать. Точнее говоря, это мы заставили ее нас дожидаться. И едва переступили порог казармы, тут же угодили в объятья знойных женщин, привезенных сюда прямиком из Садалмалика вместе с вином и прочим сопутствующим антуражем. По этой причине я даже не сразу узнал место, в котором прожил без малого три недели. К моменту нашего прибытия в тюрьму спартанское обиталище сквада Тунгахопа превратилось в натуральный бордель. Причем не самый дешевый. Внутри казарма была со вкусом застелена мягкими коврами, обложена пестрыми подушками, обильно украшена побегами зеленого плюща, увешана клетками со светящимися нетопырями, обставлена графинами с вином и вазами со всевозможными яствами, а также насыщена изысканными парфюмерными ароматами. Санузел также был обнесен кокетливой ширмой. Но главным украшением сего великолепия являлись, безусловно, те, кто его создал – профессиональные жрицы любви, отлично знающие, чем ублажить томимых в неволе героев. Даже таких грубых и неприхотливых, как северяне.