Кровавые жернова

В руках Андрея Алексеевича Холмогорова был небольшой кожаный портфель с двумя блестящими застежками. Священник иногда бросал на портфель любопытный взгляд, словно пытаясь отгадать, что там хранится. Перед церковной оградой Холмогоров остановился, спокойно осенил себя крестным знамением и двинулся вслед за отцом Павлом. Тот уже стоял на крыльце и открывал дверь.

– Проходите, – пригласил он и перекрестился, переступая порог. Он еще раз перекрестился уже в храме, глядя на иконостас. – Когда молния ударила в крест, – почти шепотом рассказывал священник, – икона упала. А висела она здесь, – он подошел к колонне, прикоснулся к ней рукой. – Видите гвоздь?

Холмогоров посмотрел на ржавый гвоздь с широкой шляпкой и подумал, что кованый гвоздь вбили в колонну, наверное, лет сорок назад или больше. Он прикоснулся к гвоздю рукой, сжал его пальцами, попытался пошевелить. Гвоздь в деревянной колонне сидел мертво, и советнику Патриарха оставалось лишь хмыкнуть.

– Пойдемте, Андрей Алексеевич, пойдемте, – позвал за собой советника отец Павел.

Осенив себя крестным знамением, они оказались за алтарем. На столе лежала икона Казанской Божьей матери.

– Вот она, – сказал священник. – Когда упала, по ней прошла трещина. Но образ Божьей матери не разломился, остался целым.

– Она что, и сейчас кровоточит? – спросил Андрей Алексеевич, вытягивая из кармана в несколько раз сложенный накрахмаленный белый платок.

Священник наклонился, сощурил близорукие глаза:

– Сами смотрите. Вроде есть…

Холмогоров склонился над иконой, поставив на стол портфель. Извлек из него лупу с костяной рукояткой, поднес увеличительное стекло к левому верхнему углу, затем медленно стал вести руку слева направо, изучая каждый сантиметр небольшой иконы. Увеличительное стекло задержалось на глазах Божьей матери. Отец Павел отошел в сторону, чтобы не мешать важному гостю.

Холмогоров четверть часа рассматривал образ, но руками к нему не прикасался. Когда же визуальный осмотр был завершен, Холмогоров перекрестился и медленно провел платком по доске сверху вниз. Когда рука дошла до края, Холмогоров осторожно перевернул ладонь. Четыре ярко-красные полосы остались на белоснежной ткани.

– Я же говорил вам! Вот, можете убедиться, – Холмогоров услышал у себя за спиной голос священника. – Видите? Андрей Алексеевич, она плачет! И утром сегодня было то же самое. Я не знаю, как это объяснить.

Советник Патриарха вновь принялся изучать лик Божьей матери. Сосредоточился на лике младенца и только после этого бережно взял образ Казанской Божьей матери на руки и аккуратно перевернул его, положил лицевой стороной на стол. Еще более внимательно была осмотрена обратная сторона, но ничего, что могло бы дать разгадку, Холмогоров не обнаружил. Икона как икона, как тысячи, как десятки тысяч ей подобных. Доска, поточенная жучками, много черных дырочек. Холмогоров рассматривал их сквозь увеличительное стекло, подошел "к солнечному лучу, поднял икону над головой. Он пытался обнаружить хоть малейший просвет, но свет не просачивался, поверхность иконы, покрытая живописью, была целой.

Андрей Алексеевич вздохнул. Отец Павел сопровождал его, двигаясь за советником Патриарха почти след в след.

– Нашли что-нибудь, Андрей Алексеевич? – спросил батюшка, заглядывая в глаза Холмогорову, словно в них был ответ на неразрешимый вопрос.

– Пока не знаю. Откуда она у вас в церкви?

– Когда я принял приход, она уже была здесь. А вот старики, есть здесь один почтенный человек, ему под девяносто, так вот, даже он не знает, каким образом она оказалась в храме.

Но интересно другое, в мае, перед войной, икона тоже кровоточила.

– В мае?

– Да, так говорит старик.

– А в книгах, в бумагах она упоминается?

Когда в последний раз, отец Павел, вы делали инвентаризацию?

– В последний раз с моим приходом, это было десять лет назад. Все мои дети, все трое выросли здесь, для меня это место благословенно Господом.

– То, что она упала, неудивительно, – сказал Холмогоров и, перевернув икону, принялся осматривать перетертый, истлевший льняной шпагат.

– Когда храм красили, ее снимали, – сказал священник.

– Церковь часто убирается?

– Три раза в неделю, после службы и перед.

Женщины приходят, да и матушка всегда здесь.

– Висела, раскачивалась, – задумчиво говорил Холмогоров, – вот и перетерлась. Гвоздь-то в колонне граненый, кованый. О грань шпагат и перетерся. В том, что она упала от удара грома, тоже ничего удивительного.

– А крест? В крест молния ударила.

– И такое бывает. Я знаю подобные случаи, сталкивался с ними, читал. Слишком низко над храмом нависла туча, слишком близко был разряд электричества, вот он и пошел в крест.

В этом чуда нет, – убежденно произнес Холмогоров.

– Чуда нет, а знамение? Знамение Божье! – почти шепотом воскликнул отец Павел.

– Знамение, говорите? Все в этом мире можно считать знамением. Подул ветер – знамение, упало дерево – тоже, птица вскрикнула – знак. Меня не это, честно признаться, беспокоит…

– А что?

Холмогоров перевернул салфетку, совсем недавно ярко-красные, алые полосы стали теперь вишневыми, почти черными.

Солнце клонилось к западу, и его золотые лучи заставили сверкать дешевую позолоту на иконостасе.

Холмогоров сложил в целлофановый пакет салфетку с четырьмя почти черными полосами.

Он успел осмотреть все иконы в храме. Ничего заслуживающего пристального внимания в церкви не было.

Взгляд советника Патриарха остановился на резных деревянных киотах. Виноградные листья, переплетение лозы. Все это складывалось в замысловатый и праздничный узор.

– – Отец Павел, откуда это?

Чувствовалось, что киоты попали в церковь из другого храма, Священник задумался, погладил бороду. Было видно, что отец Павел в замешательстве.

– Когда я принимал приход, они здесь уже были. Меня тоже они заинтересовали, и вот что я узнал. В начале прошлого века в наши края, не в деревню Погост, а в соседнюю, ту, что за лесом, прибыли беженцы. По-моему, они были из-под Чернигова, если мне не изменяет память.

Три семьи, старики, взрослые и дети.

– Староверы? – уточнил Холмогоров.

– Да, – ответил отец Павел.

– Тогда понятно.

Больше к вопросу о резных киотах ни Холмогоров, ни священник не возвращались.

Вошел церковный староста, перекрестился, поклонился батюшке и гостю. Священник обратился к Холмогорову: