Кровавый кошмар Восточного фронта. Откровения офицера парашютно-танковой дивизии "Герман Геринг"

— Не стреляйте! — крикнул я в ответ.

Взвод из дивизии «Герман Геринг» занял в Эллерн-брухе круговую оборону. Его командир, фельдфебель, знал, что русские уже в Нойзобросте. Я спросил его о дороге по направлению на Платтау:

— Все время прямо, а на развилке дорог принять влево. Дорога все время простреливается. Днем на дороге никого не было видно. «Иваны» вышли на дорогу Брухорт — Платтау.

Фельдфебель проводил нас до выезда из деревни и пожелал счастливого пути.

Снег был укатан. Мы смогли ехать быстрее и через десять минут увидели дома Платтау, въехали в имение и попали под минометный обстрел. Водитель нажал на газ, потом резко затормозил, машина остановилась во дворе имения, и мы успели укрыться, прежде чем очередная серия мин ударила по крышам зданий.

Я доложил командиру о прибытии и проинформировал его о новой обстановке. Когда я говорил о расширении рубежа обороны, он задремал, кивая и берясь пальцами за сигарету.

25 января

Ночь прошла спокойно. Перестрелка то и дело разгоралась, но атак не было.

В 6.10 на левом фланге у Кл. Пентлак разгорелся ожесточенный огневой бой. Сразу же зазвонил телефон. У аппарата — ефрейтор: .

— «Иваны» были в наших окопах. Нам удалось их выбить... Никто не ушел.

Незадолго до 7.00 пришли трое раненых. Они, слава богу, все были ходячие. После перевязки их отправили в Драймюль.

12.30. Русские активизировались. Двор оказался под артиллерийским обстрелом. Через разбитые окна дует ветер. По полю между Платтау и Хохлинденбер-гом на запад идет русская пехота. Остановить ее некому. Южнее нас, под Брухортом, усилился шум боя. Русские просто дают нам остаться на позиции в лесу. Они знают, что мы рано или поздно без боя попадем к ним в руки.

Соотношение между поставленной задачей и имеющимися силами стало недопустимым. 80 фузилеров без тяжелого вооружения должны были держать фронт шириной два километра.

Командир действовал. Он снял людей с позиции на северной оконечности леса у Кл. Пентлака и перевел их в имение Платтау. К 13.30 остальные подразделения батальона с боем отошли к имению. Русские ломились в двери. Командир выскочил, взял находившихся рядом людей и повел их в контратаку. Ему удалось выбить русских за дорогу. У русских — многочисленные потери. У нас погибло три фузилера.

Капитан вернулся:

— Пройдите по главной линии обороны, посмотрите, сколько у нас еще осталось людей.

Я вышел. У северо-восточного угла господского дома лежали один русский и два фузилера — убитые. Одному осколком снаряда снесло всю нижнюю челюсть.

Слишком много выяснять не пришлось: десять минут спустя я стоял перед командиром и докладывал:

— Господин капитан, в батальоне не более 50 человек. Боеприпасы кончаются!

Двенадцать дней назад нас было шестьсот!

Капитан обратился снова ко мне:

— Распорядитесь, чтобы у убитых забрали оставшиеся патроны!

Снаружи снова загрохотал бой. Командир подошел к окну. В этот момент его в плечо ударила пуля. Рука тоже была задета. Он пошатнулся. Мне удалось подхватить его и с помощью подоспевшего посыльного уложить на стоявшую в комнате софу. Его лицо побледнело. Кровь протекала через маскировочную куртку. Я позвал санитара. Чуть позже командира перевязали.

Капитан Вольф сказал мне:

— Кноблаух, принимайте батальон! Я желаю вам и людям всего хорошего!

То, что такой момент настанет, я всегда опасался. Меня не тяготили обязанности командира. Я не мог выносить всей тяжести ответственности. Ответственность складывалась из двух компонентов: за подчиненных и за выполнение поставленной боевой задачи.

Капитана Вольфа уложили на импровизированные салазки, и два солдата увезли его из-под обстрела.

Шум боя усилился, и сразу русские оказались снова во дворе. Я подскочил к двери, выходившей на лестницу, ведущую вниз во двор. На нижней площадке были двое русских. Они были удивлены не меньше меня. Я глянул в их искаженные лица, вскинул автомат и успел дать очередь. Они погибли. В юго-восточный угол двора прорвалась целая толпа русских. Они бешено палили перед собой. Я рванулся вверх по лестнице и в последний момент успел захлопнуть за собой дверь. Ее филенки тут же разлетелись в щепы под автоматными очередями. Из глубины комнаты я постарался посмотреть, что происходит во дворе. Из амбара напротив меня по группе русских бил пулемет. Чуть позже положение удалось исправить. Я осторожно спустился во двор. Потери русских были огромны. У нас было двое убитых.

Я прошел по позиции. Все солдаты говорили мне:

— Патроны кончаются.

Положение стало отчаянным. С верхней ступеньки лестницы помещичьего дома я посмотрел на запад. На поле я увидел советскую пехоту и цепь танков. Перед позициями 4-го полка у Драймюле горели два «Т-34». Значит, передовые части русских находятся уже в трех километрах позади нас. У Хохлинденберга колонна танков без боя двигалась на запад. Южнее русские ворвались в Эллернбрух и быстро продвигались к Вальдеку. Я почувствовал, как воротник сдавил мне шею. У меня было такое чувство, как будто на ней затянули удавку. Стоявшие вокруг меня солдаты смотрели на меня молча с недовольными лицами. Они знали, что их судьба зависит сейчас от моего решения. Если я приму решение держаться, они беспрекословно останутся здесь, погибнут или попадут в руки русских. Я позвал лейтенанта Шнайдера, обер-фенриха Штагуна и принял другое решение:

— Батальону прорываться на запад. Штагун, вам встретить роты в лесу, в двух километрах позади нас, и вывести к немецким войскам. Позаботьтесь, чтобы ни один раненый не попал к русским. Не забудьте, что со вчерашнего дня мы подчиняемся 45-му гренадерскому полку. Я и лейтенант Шнайдер с двумя фузилерами остаемся здесь прикрывать отход.

Мой приказ был принят без согласования с полком. Может быть, мне за него придется ответить перед вышестоящими инстанциями. Я отбросил свои сомнения по этому поводу. Развернувшиеся события не допускали других мыслей.

Шнайдер, я и два батальонных посыльных устроили фейерверк из остатков боеприпасов. Залп с левого угла двора, потом — с правого.

Остатки батальона были уже в 600 метрах позади меня. Солдаты брели по одному и в колонну. Я посмотрел на часы: 15.40! Может быть, русские не заметят, что здесь делается?

Из укрытия я наблюдал, как с востока русские опять пошли в атаку. Наверное, целый батальон. Расстояние 400 метров. Теперь вводить в заблуждение некого. Я крикнул Шнайдеру и посыльным:

— Отходим немедленно!

Я оглянулся и увидел двух моих солдат, бегущих через двор. Раздалась пулеметная очередь. Оба свалились на землю — убиты! Я почувствовал во рту отвратительный вкус.

Под прикрытием вытянутого амбара я бежал на запад. Шнайдера я увидел на другой стороне двора. Теперь по внутренней части двора ударила советская противотанковая пушка. Снаряды били во внутреннюю стену. Я миновал амбар и бежал дальше на запад. Теперь справа открыла огонь русская пехота с расстояния всего 100 метров. Пришлось залечь за большой кучей навоза. И тут я почувствовал, что мне не хватает воздуха. Попытался выбраться из этого положения. Ничего не получается. Каждый раз шквальный огонь прижимал меня к земле. Во мне проснулся страх, простой страх. Я почувствовал, что должен принять неминуемое решение, и немедленно! Или меня возьмут в плен за этой кучей навоза, а потом застрелят, или я брошу вызов судьбе и побегу по открытому полю. Я бросил планшет и уперся стволом автомата в снег. Потом резко вскочил и побежал. Справа по мне открыли огонь. Я бежал дальше, пока глаза не застелила пелена. Если сейчас у меня сдадут нервы — я погиб. Я бежал настолько быстро, насколько.это позволяли мягкая пашня и таящий снег. Взгляд направо чуть не заставил меня оцепенеть: параллельно направлению моего бега стояла цепь русских и, стреляя, приближалась ко мне.

Я бежал дальше. Мои шаги становились короче, я почувствовал, что силы оставляют меня, в глазах потемнело, и я успел только понять, что падаю. Как долго я лежал в раскисшем снегу, не знаю. Откуда-то издалека я услышал, как мне кричат:

— Вставайте! Вставайте!

А потом — автоматные очереди.

Когда я очнулся, то увидел стоящего рядом со мной лейтенанта Шнайдера, отстреливающегося от русских из автомата. Страх снова заставил меня подняться на ноги. Во рту у меня был вкус крови. Я плюнул и закашлялся. Снова полон рот крови.