Кровавый меридиан

Весь день они карабкались через лесистое нагорье, где росла древовидная юкка, а по краям вставали голые гранитные пики. Вечером через ущелье перед ними стаями пролетали орлы, а с травянистых террас виднелись огромные неуклюжие фигуры медведей, которые походили на коров, пасущихся на горной пустоши. С подветренной стороны каменных выступов лежали хлопья снега, ночью начался небольшой снегопад. Когда на рассвете они, дрожа, тронулись в путь, склоны были окутаны облаками тумана, и на свежевыпавшем снегу виднелись следы медведей, приходивших на их запах перед самым восходом солнца.

Солнце в тот день проглядывало в дымке бледным пятном, вокруг было белым-бело от инея, а кусты походили на свои полярные изомеры. Выше, над каменистыми лощинами, бродили, как привидения, горные бараны, с нависших над ними снежных громад холодными серыми вихрями налетал ветер, и всё ущелье курилось бурными испарениями, которые устремлялись туда с вышины, словно весь мир наверху был объят пламенем. Говорили они между собой всё меньше, пока в конце концов не перестали разговаривать совсем, как это часто бывает с путниками, которые приближаются к концу путешествия. Пили из холодных горных потоков и промывали в них раны. У ручья подстрелили молодую косулю, съели, что смогли, и накоптили тонких полосок мяса с собой. Медведей больше не встречалось, но знаки того, что они поблизости, были налицо, поэтому, перед тем как устроиться на ночь, они отошли по склонам на добрую милю от места, где заготавливали мясо. Утром миновали целую залежь гром-камней, [237] лежавших на пустоши грудой окаменевших яиц первобытной нелетающей птицы. Шли в тени гор, стараясь показываться на солнце, чтобы лишь согреться, и во второй половине дня далеко внизу под облаками впервые увидели море, голубое и безмятежное.

237

Гром-камни — камни или каменные образования, которые считались упавшими молниями.

Тропа вела вниз по низким холмам, вышла к накатанной фургонами колее, и они уже двигались там, где недавно буксовали колёса и где на камнях оставили царапины стальные обода. Море внизу потемнело до черноты, солнце закатилось, и вся земля вокруг стала синей и холодной. Они заснули, дрожа, под лесистым выступом, среди уханья сов и запаха можжевельника, а над головой в бездонной ночи роились звёзды.

До Сан-Диего добрались только вечером следующего дня. Бывший священник тут же пошёл искать для них обоих доктора, а малец отправился бродить по грязным, ещё не высохшим после дождя улочкам мимо стоявших рядами домов из шкур и в конце концов по гравию прибрежной полосы вышел на берег моря.

На границе прилива резиноподобной грудой лежали хаотично скрученные янтарные водоросли. Туша мёртвого тюленя. Тонкая линия рифа за внутренней бухтой, словно что-то утонуло и в него теперь вгрызалось море. Он присел на песке на корточки и стал наблюдать за игрой солнечных лучей на чеканной поверхности воды. Вдали облака островов наплывали на оранжево-розовые краски заката. Силуэты морских птиц. Негромкий рокот прибоя. На темнеющие воды смотрела лошадь с маленьким жеребёнком, который резвился, отбегая в сторону и возвращаясь.

Малец сидел и смотрел, пока солнце с шипением не опустилось в морскую зыбь. Лошадь всё стояла тёмным силуэтом на фоне неба. В темноте рокотал прибой, чёрная шкура моря вздымалась в свете вымостивших небо звёзд, из ночи набегали длинные бледные волны и разбивались о берег.

Он поднялся и повернулся к городским огням. Среди тёмных скал, где пятились фосфоресцирующие крабы, ярко, как плавильные тигли, сияли оставшиеся от прилива лужицы. Проходя среди стеблей «солёной травы» униолы, он оглянулся. Лошадь продолжала стоять, где стояла. Среди волн мигнул корабельный огонь. Жеребёнок прислонился к матери, опустив голову, а она смотрела куда-то в неведомые людям дали, туда, где тонут звёзды и где киты везут свои огромные души через черноту моря, у которой нет ни стыков, ни швов.

XXII

Под арестом — Судья наносит визит — Предъявленное обвинение — Солдат, священник, магистрат — Под свою гарантию — Визит к хирургу — Древко стрелы извлечено — Бред — Он едет в Лос-Анджелес — Публичное повешение — Los ahorcados [238] — В поисках бывшего священника — Ещё один придурок — Ожерелье — В Сакраменто — Путь на запад — Он покидает свой караван — Кающееся братство — Повозка смерти — Ещё одна резня — Старуха в скалах

238

Повешенные (исп).

Шагая назад по улицам мимо светящихся жёлтым светом окон и заливающихся лаем собак, он встретил подразделение солдат, но они приняли его в темноте за старика и прошли мимо. Зайдя в таверну, сел в тёмном углу и стал наблюдать за людьми, что группами расположились вокруг столов. Никто не спрашивал, что ему там надо. Он словно ждал, что за ним кто-то придёт, и через некоторое время вошли четверо солдат и арестовали его. Они даже не спросили, как его зовут.

В камере он в какой-то странной спешке стал рассказывать такое, что мало кому доводилось увидеть за всю жизнь, и даже тюремщики подивились, как после всех кровавых злодеяний, в которых он принимал участие, ему удалось остаться в здравом уме. Однажды утром, проснувшись, он увидел рядом со своей клеткой судью. Тот стоял со шляпой в руке, в сером полотняном костюме и новых начищенных туфлях и улыбался ему с высоты своего роста. Пиджак был расстёгнут, на жилете виднелась цепочка от часов и булавка для галстука, а на поясе в отделанном кожей зажиме красовался небольшой «дерринджер» в серебряной оправе с рукояткой из розового дерева. Судья глянул в коридор грубо сляпанного глинобитного строения, надел шляпу и снова улыбнулся арестанту.

Ну, произнёс он. Как дела?

Малец не ответил.

Они хотели узнать у меня, всегда ли у тебя было плохо с головой, продолжал судья. Считают, что виноваты эти края. Что от них свихнуться можно.

Где Тобин?

Я сказал им, что этот кретин ещё в марте был уважаемым доктором богословия из Гарвардского колледжа. Что оставался в здравом уме и на западе, аж до самых гор Аквариус. А вот когда забрался ещё дальше, мозгов у него не осталось. Как и одежды.

А Тоудвайн и Браун. Они где?

В пустыне, где ты их бросил. Жестоко ты с ними обошёлся. Всё же твои товарищи по оружию. И судья покачал головой.

А со мной как собираются поступить?

Думаю, тебя они хотят повесить.

Что ты им сказал?

Правду. Что ответственность лежит на тебе. Хотя всего мы не знаем. Но они понимают, что именно благодаря тебе, и никому другому, события приняли такой пагубный оборот, и это привело к резне, устроенной на переправе дикарями, с которыми ты был в сговоре. Цели и средства здесь мало что значат. Досужие измышления. Но хоть ты и унесёшь замысел своего смертоносного плана в могилу, он всё же станет известен во всей своей чудовищности твоему Создателю и, как следствие, об этом будут знать все до последнего человека. Когда наступит время.

У кого плохо с головой, так это у тебя, проговорил малец.

Судья улыбнулся. Нет, сказал он. У меня с головой всегда был порядок. Ну, что ты там притаился в тени? Иди сюда, и поговорим, ты и я.

Малец стоял у дальней стены. Он и сам был почти как тень.

Подойди, звал судья. Подойди, мне нужно сказать тебе ещё кое-что.

Он глянул в коридор. Не бойся, я тихо. Это не для всех, а только для твоих ушей. Дай посмотреть на тебя. Неужели ты не понимаешь, что я любил тебя, как сына?

Он протянул руки через решётку. Иди сюда. Дай прикоснуться к тебе.

Малец стоял, прислонившись спиной к стене.

Иди сюда, если не боишься, шептал судья.

Я тебя не боюсь.

Судья улыбнулся. В полумраке глинобитной клетушки лился его негромкий голос. Ты вызвался принять участие в деле. Но выступил свидетелем против себя самого. Ты сам вершил суд своим деяниям. Поставил собственные представления выше суждений истории, порвал с обществом, частью которого считался, и сбил его с пути истинного во всех начинаниях. Услышь меня, дружище. Тогда в пустыне я говорил для тебя, и только для тебя, но ты пропустил мои слова мимо ушей. Если война не священна, человек — лишь древняя глина. Даже кретин действовал добросовестно, насколько мог. Потому что ни от кого не требовалось давать больше того, чем он обладал, и ничья доля не сравнивалась с чужой. От каждого требовалось лишь вложить душу в общее дело, но один человек этого не сделал. Может, скажешь, кто это был?