Кровавый омут
Шрифт:
Лайл взглянул ему в лицо, и по спине побежала тонкая струйка ледяной воды.
— Чарли! — окликнул он, закрыв парадную дверь и подходя ближе. — Что ты делаешь?
Тот открыл стеклянные глаза.
— Играю «К Элизе». Моя любимая вещь.
Голос Чарли, а речь не его. Точно таким он приходил домой в прежние времена, до «второго рождения», после ночных безобразий.
Холодный поток на спине становился все шире. Чарли не играет на пианино. Даже если в играл, не стал бы развлекаться легкой мелодией с непонятным названием, для которой нужна ловкость пальцев.
Лайл еле шевелил разбухшим языком,
— Когда ты научился играть?
— С шести лет учился.
— Нет, не учился. — Он взял брата за плечо и тихонько встряхнул. — Сам знаешь, что не учился. Что ты тут вытворяешь?
— Просто упражняюсь. — Чарли ускорил темп. — Надо безупречно сыграть эту пьесу на сольном концерте.
— Прекрати!
Он заиграл еще быстрее, пальцы летали по клавишам.
— Нет. Я должен играть ее двадцать раз в день, чтобы наверняка...
Лайл схватил брата за руки, стараясь оторвать их от клавиатуры, но тот сопротивлялся. Наконец он рванул изо всех сил.
— Прошу тебя!
Чарли свалился со стульчика на пол, Лайл пошатнулся, но удержался.
Младший брат на мгновение сверкнул на него с пола глазами полными злобы, потом лицо его прояснилось.
— Лайл?
— Слушай, какого черта... — Вдруг он заметил кровь на рубашке спереди. — Боже мой! Что случилось?
Чарли ошеломленно уставился на него:
— Ты чего это, брат?
Он стал подниматься, но Лайл не позволил.
— Не шевелись! Ты ранен!
Чарли опустил глаза на блестевшее пятно на рубашке, вновь посмотрел на Лайла. В глазах виден страх.
— Стой, в чем...
Лайл старался не терять голову. Что-то ужасное произошло с младшим братцем. Они так близки, а теперь...
Он хотел побежать к телефону, вызвать «скорую», но боялся бросить Чарли. Надо, наверно, — обязательно необходимо — прямо сейчас что-то сделать, чтобы он дожил до приезда «скорой».
— Сними рубашку, посмотрим. Может, дело не так уж и плохо.
— Лайл, да что с тобой?
Не хотелось осматривать рану. Если даже она вдвое легче, чем кажется, все равно страшно. Он вздернул рубашку...
И широко разинул рот.
Кожа на груди нетронута, без каких-либо признаков раны. Лайл упал на колени, дотронулся до груди...
— Что за чертовщина?
Откуда кровь? Он снова схватил рубашку и задохнулся от изумления, видя, что она абсолютно чистая, сухая, белоснежная, словно только что после стирки и сушки.
— Лайл! — проговорил Чарли, глядя на него другим взглядом, хотя тоже испуганным. — Что творится? Это сон? Помню, лег в постель, а теперь на полу валяюсь...
— Ты на пианино играл. — Лайл с трудом встал на ноги, помог брату подняться. — Не помнишь?
— Иди ты! Я же не умею...
— И все-таки играл. Довольно прилично.
— Как это?
— Хотелось бы знать, черт возьми.
Чарли схватил его за руку:
— Слушай, может, трещина в подвале немножечко открывается в преисподнюю... Или в этот дом всегда пробирается преисподняя, если вспомнить, что тут за все время творилось. Что в это ни было, оно нас хочет достать...
Только Лайл открыл рот, чтоб велеть ему не молоть чепухи, как замок на входной двери сам по себе открылся
щелчком, створка настежь распахнулась.Воскресенье
1
Джиа после завтрака мыла посуду. Обычно ее это не угнетало, а сегодня, когда она соскабливала со дна сковородки остатки омлета, и без того ненадежный желудок совсем взбунтовался. Омлет предназначался для Джека. Решив приготовить завтрак «по умолчанию», она взяла яйца, взбила, добавила истолченный соевый бекон. Он не спросил, настоящий ли это бекон, а она не сказала. Не стал бы возражать — ел практически все. Иногда, испытывая склонность к мясу, недовольно ворчал по поводу слишком большого количества овощей на тарелке, но все равно очищал ее полностью. Хороший мальчик. Ему никогда не приходится напоминать о голодающих китайских детях.
Сообщив о назначенной на утро встрече с новым заказчиком — который никак не может ждать до понедельника, — Джек побрел в маленькую библиотеку городского особняка, чтобы убить оставшееся до свидания время.
— Не пора ли немножечко перекусить? — спросил он, вернувшись.
Джиа с улыбкой подняла голову:
— Ты же завтракал час назад.
Он потер живот.
— Знаю, еще-е-е хочу.
— Рогалик остался, будешь?
— Супер-пупер.
— Сразу видно, начитался Викиных комиксов.
— А как же.
— Если перестанешь клянчить, сделаю тебе тост.
Джек сел к столу.
— Как мне уйти после такой недели?.. Кому будет плохо, если я останусь?
Ох, нет. Снова вечная тема для спора — жить вместе или не жить.
Джек голосовал за и с конца прошлого года оказывал на Джиа мягкое, но настойчивое давление. Ему хочется играть более важную роль в жизни Вики, стать ей отцом, каким настоящий отец никогда не был.
— Всем будет очень хорошо, — ответила она. — Сразу после женитьбы.
Он вздохнул:
— Ты же знаешь, если в я мог, женился бы на тебе в следующую секунду...
— Но не можешь. Потому что мужчина, которого официально не существует, не может подать заявление о вступлении в брак.
— Неужели клочок бумаги имеет такое значение?
— Мы все это не раз уже обсуждали, Джек. Клочок бумаги не имел бы никакого значения, не будь я матерью Вики. А я мать. А мамочка Вики не будет сожительствовать ни с возлюбленным, ни с бойфрендом, или как они там теперь называются.
Старомодные правила. Джиа охотно это признает и нисколько не переживает по этому поводу. Моральные ценности для нее не флюгер, меняющий направление при каждом повороте общественного мнения, а непоколебимая скала, на которой она выросла и которая до сих пор служит твердой опорой. С ними ей хорошо и надежно. Она не стремится кому-нибудь их навязывать, а с другой стороны, не желает, чтоб кто-то указывал, как ей воспитывать собственного ребенка.
Она верит в воспитание на личном примере. Оно безусловно должно быть практическим, с соблюдением общепринятых правил и ограничений, но и с учетом собственных принципов. Ни в коем случае нельзя требовать: «делай, как я говорю, а не как сама делаю». Если хочется, чтоб дочь была правдивой, мать никогда не должна лгать. Если хочется, чтоб Вики была честной, Джиа никогда не должна жульничать.