Кровавый передел

Более того, в доказательство своих фантастических познаний в делах подземных я аккуратно снял полотно с абстракционистской мазней и рванул дверцу сейфа, как боец — чеку гранаты.

— Увы, Леонид Леонидович, банк ограблен. Убедитесь сами! Вот незадача. Кто же это сделал? Кто этот ху?

— Ху… ху-лиган! — выплюнул академик, приподнявшись в кресле, и тут же рухнул в него. С нехорошим, канифольным цветом лица.

— Эй-эй, любезный, — только тут заволновался я. — Что за афера с вашей стороны? — Поспешив к несчастному, я обнаружил, что тот уже примеряет костюм. [121] Только в стекленеющих зрачках еще, казалось, теплилась жизнь. Но это был оптический обман. Отражаясь в мертвых зеркальцах глаз, я отступил, понимая, что помощь в таких случаях противна покойнику. Зачем и после смерти десенсибилизировать утомленную такой жизнью телесную плоть?

121

Гроб (жарг.).

Право, не этого результата я добивался. И потом, я так и не узнал: имел покойный академик в молодости африканскую биографию или нет? То есть личный прием по личным вопросам не удался. Ни для кого. Увы, все мы ходим под Богом. Создателю сверху виднее, кого призывать на Небеса, а кто ещё может позволить потешить себя иллюзиями научных побед над природой.

Рассуждая на столь сложную тему — жизнь-смерть, — я направился к двери… И там столкнулся… Нос к носу… Глаз в глаз… Мурсало в мурсало… Верно, с циклопом — Страховым Петром Петровичем.

От такой неожиданной и не совсем приятной для обоих встречи мы остолбенели, как каменные, мною уже однажды упомянутые, бабы в сухих степях Украины, а точнее, в природном заповеднике Аскания-Нова.

От ужаса встречи циклоп облысел ещё больше, хотя был гол на череп до основания. О себе, растяпе, уж умолчу. Столкновение было столь нелепым и резким, что возможности попользоваться личным оружием не возникало. Потому что руки были заняты. Горлом врага. Равно как его руки — моим горлом.

Такая мизансцена случилась после секундно-вечного замешательства. Затем, взревев, аки звери, мы вцепились друг в друга. И закружились в смертельном танго по кабинету скисшего навсегда хозяина, ломая мебель и аппаратуру. При этом мы успевали излагать всевозможные взаимные претензии. В нецензурных, правда, выражениях.

По словам моего врага, я уже давно должен быть трупом, поскольку был пристрелен в блоке-шесть, как лазутчик в чужом стане. Но, оказывается, я, подлец, живее всех живых, однако скоро, а быть может, и сейчас я буду бессловесным трупом. На что я с достоинством отвечал примерно так:

— А пошел ты, тупорылец лысый!.. — ну и так далее.

Впрочем, силы наши были неравны. Враг мой сражался на своей территории и был откормлен на элитных харчах, как боров в совхозе «Белые дачи», где готовят вкусный комбикорм для кремлевского стада.

Если говорить серьезно, то дело было худо. Мое. Возникало такое впечатление, что я угодил под механический пресс по переработке ягод в полезный для организма, витаминизированный сок. То есть процесс удушения путем прессования происходил в ударном темпе. Что меня вовсе не радовало. И скорее случайно, чем осознанно, я, как утопающий, хватающийся за соломинку, цапнул за чужой «светлячок». И рванул ало пульсирующий сенсор на себя. И потом отбросил под развороченную аппаратуру.

То, что произошло в дальнейшем, было зрелищем не для слабонервных. Огромная туша циклопа вдруг стала как бы раздираться изнутри, и он завизжал, точно боров перед убоем.

Такой внутренний разрыв органов происходит, кажется, у водолазов при декомпрессиях, то бишь при быстром подъеме из океанских глубин.

Потом несчастный затих. Его телесная оболочка лопнула, как перезревший плод. И кровь была всюду, будто кто-то работал пульверизатором.

Фантастический бред! Если бы я собственными глазами!.. Воистину, человек не ведает, что творит.

Что же дальше?

Когда я выбрался из кабинета, то обнаружил, что ситуация вышла из-под контроля Службы безопасности. По туннелям метались ученые и требовали эвакуации. Где-то вспыхнул пожар. А быть может, кто-то пустил слух о пожаре. Впрочем, это все было мне на руку.

Вместе с паникующим коллективом я был выведен на поверхность планеты. Выходили мы каким-то запасным путем и поэтому оказались в полукилометре от жилья. На морозце в двадцать градусов. В глухом, заснеженном бору. Бррр! Из огня да в прорубь!

Легкой трусцой ученые-погорельцы бросились к наземным строениям санатория. Мне было с ними не по пути. Я скатился в сугроб и подождал тишины. Алмазные звезды мерцали в глубине ночного неба. Было очень красиво. И холодно. Я галопом помчался к автостоянке. Моя душа озябла так, что, взроптав, повисла над моим телом, передвигаясь за ним в виде облачков пара от дыхания.

Ненавижу зиму; яйца промерзают до такой степени, что звенят, как бубенчики в упряжке; и ты однозначно чувствуешь себя каурым конем, которого хотят беспричинно кастрировать.

Я, человек, успешно добежал до намеченной цели. Правда, моя машина была не машина, а холодильник с колесами. Я пытался завести автостарушку ором, проклятиями, уговорами — все тщетно. Холодильный гроб, е'!

Что делать? Погибать во цвете лет, превратившись в мороженое недоразумение. В эскимо. В пингвина. От таких перспектив я, гвардии жизни солдат, заплакал. Нет, это были скупые, как говорят, мужские слезы. И даже не слезы, а так — оттаявший снег на лице. Уснуть — и не проснуться? Ху…шки вам, как любил ботать Хозяин таежной зоны, когда мы падали под соснами от усталости, а кто будет трудиться на благо Отчизны?

И верно, Родине я, надеюсь, ещё нужен?

Чтобы отогреть руки для будущих активных действий в кишках автомотора, я тиснул их, руки, в карманы комбинезона. И обнаружил «светлячок». Цвета оранж. «Светлячок» Славы слабо пульсировал, погибая в чужом, незнакомом пространстве.

Не знаю, то ли он передал последнюю энергию промерзшей железной коробке, то ли ещё что-то, но факт остается фактом: мотор заработал. Я включил печку — и, ощутив её теплое дыхание, понял, что ничего в мире не происходит случайного и все будет в порядке. В ближайшую пятилетку. Если, конечно, я благополучно доберусь до родного города. Без потерь. На КПП. На тридцать третьем километре трассы.

Моя автостарушка, словно желая себя реабилитировать за строптивость, пролетела КПП, точно чугунная шайба от удара знаменитого хоккеиста, любимца трибун ледового дворца ЦСКА. Или «Динамо».

На тридцать третьем километре действительно дежурило подразделение бесстрашной дивизии имени Ф.Э. Дзержинского. Грудой металла чернели БМП; у костра грелись солдатики, похожие на французских вояк, отступающих зимой от белокаменной. Они, отечественные лейб-гвардейцы, не обратили внимания на одинокую, замызганную машину частника.

Скоро проявились искрящиеся, искусственные звезды большого города. И ночное небесное полотно тоже искрилось звездами. И я, мчась в теплой уже машине, ещё не знал, что мне предстоит трудный выбор между землей и небом. Я этого не знал и был вполне счастлив.

Помню, что в берлогу свою, родную и долгожданную, я вернулся часу в четвертом. Ночи? Утра? Помню, я позвонил Никитину и сообщил, что уже дома и буду спать как убитый. Никитин сообщил, что передал дискеты генералу Орешко. Генералу? — удивился я. Да, ответил мой приятель, получил на днях. Ну и сукин кот, на это сказал я, кому звездочки, а кому ежа в жопу.