Кровавый передел

— Нет, лучше в свою родную деревеньку. В глушь, — успокоил я товарища.

— И то верно, — облегченно вздохнул государственный чин. — На хрена нам Эйфелевый штырек? У нас свой есть… Это я про Останкинскую иголочку…

— Существенное замечание, — буркнул я.

Между тем мы подъезжали к аэропорту. Напряженный самолетный гул снова манил в небесную глубину. Нет, на сей раз вылет для меня откладывался. Меня ждала автостарушка, заржавевшая вконец на стоянке. И полет на ней к родным стожкам.

Обсудив ещё некоторые несущественные вопросы, мы стали прощаться. Я напомнил о Резо. Дня через три его можно будет эвакуировать из любвеобильных объятий железнодорожной девы. Мне пообещали, что операция пройдет тактично и аккуратно. Женщины — наше богатство, как лес, газ, нефть, золото и алмазы. Их надо беречь, женщин.

Тут Никитин вспомнил, что про меня спрашивала девочка Полина (через Нику), я её интересую как объект журналистского расследования.

— И все? Только как объект? — опечалился я.

— И как самец. Быть может, — ухмыльнулся мой товарищ.

— Подлец, — тукнул я его по шее. И предупредил ещё раз, что Ника для меня как сестренка. Младшенькая. И если он будет её обижать…

— Ага, — вздохнул Никитин. — Их, пожалуй, обидишь. Языки у них как ножи…

— Но без них тоже нельзя, — заметил генерал Орешко, муж и любовник. В смысле, без дам нельзя. Как, впрочем, и без ножей.

С этими философскими утверждениями трудно было спорить; никто и не спорил. Мы обнялись — и разъехались. Кто в центр все распадающейся империи, а кто на её окраину, в дорогой, прошу прощения за высокий слог, сердцу уголок. В смородинскую глухомань, где тишь, да гладь, да Божья благодать.

Я ошибся. Божья благодать не оставила мою малую родину, а вот что касается тишины… Бодрый перестук топора и яростно-радостный лай Тузика встретили меня.

Ба! Про баньку-то я совсем позабыл. А она, крепенькая и ладненькая, уже мостилась на огороде, точно стояла здесь испокон века. Вокруг неё суетилась бригада молодцов из четырех человек, возглавляемая бригадиром Евсеичем. Молодцы были мне знакомы по конфликту в местном ГУМе, когда они летали по прилавку, полкам и бочкам с сельдью. Тихоокеанской. Заметив меня, дед Евсей несказанно обрадовался:

— Во! Хозяин возвернулся! Владимирыч, принимай работу во всем объеме! — искренне радовался старик. — Красоту-лепоту наводим последнюю, ей-ей! С легким паром да молодым жаром! Ваш пот — наши старанья!

— А что за хлопцы? — с трудом прервал я медоточивого дедка.

— Так это… Родя мой… Внучек, из старших. И его други. А чего, Александр?

— Добре работают?

— Как кони.

— Как кони, — задумчиво повторил я.

— Не-не, ты глядь, какая красуля. Цаца!

Я признался: да, красуля, мне нравится. Молодая бригада обстукивала цацу, не обращая внимания на меня, мол, видимся, господин хороший, в первый, случайный раз.

Я, решив, что честный труд покрывает все остальные грехи, тоже сделал вид, что встреча наша самая первая.

Потом я отвлекся — Тузик от радости озверел и требовал себе внимания. Я накормил его тушенкой — и он утих в сарае, как сельдь в бочке.

Затем прекратился тук топора и наступила долгожданная и вечная тишина. Вместе с Божьей благодатью. Родя был призван ко мне и получил на всю бригаду обещанные попугайчики. За благородный труд. И честный, повторюсь.

Когда мы с Евсеичем остались одни, то принялись неспешно готовиться к первому, пробному запуску на полки. Это была целая наука. Космические челноки запускаются куда проще.

Банька пыхтела, прогорая березовыми поленцами. Дедок вязал березовые венички, бубнил:

А мы дым гоним,Жарку печку топим,Молодого поздравляем,Счастливо жить желаем!..

— Ты чего, дед Евсей?

— Так надо, сынок. Это присказка, а сказка впереди. — Проверил боеготовность веничков. — Ну-с, такого богатыря помыть — что гору с места сдвинуть, ей-ей! Готов, солдат!

— Готов!

— А портки? Сымай-сымай! Тут девок нема. Хотя с девками оно заковыристее, е' в Бога-душу-мать!

— Готов, Евсеич!

— И я увсегда готов! Ну-с! Поздравляю вас с горячим полком, с березовым веничком, с добрым здоровьицем! — И с этими благословляющими словами мы нырнули в парилку.

Мать моя жизнь! Душа моя, взвизгнув от пара-дара и удовольствия, воспарила вверх, бросив на время бренное тело, которое пласталось на горячей полке. И тело мое, нещадно стегаемое душистым, ядреным, березовым веничком, было счастливо и бессмертно.

ПЯТАЯ КОЛОННА

День Победы я встречал ударным трудом. В поле. А точнее, на грядках. Была майская жара — и мой частнособственнический огородик требовал воды. Много воды. Наверное, в другой жизни я трудился мелиоратором. Или водовозной клячей.

Когда я утолил жажду всей, кажется, планеты и плюхнулся на крыльцо, чтобы совершить то же самое для своего обезвоженного организма, с танковым гулом появился джип. Хорошо мне знакомый. Коробкой передач. И теми, кто находился в его пыльном салоне. Видимо, желая, чтобы сие механизированное недоразумение исчезло из прекрасной природы, я уронил лицо в ведро. С шампанским. Из родного колодца.

Признаюсь, ещё утром смутные предчувствия… И то верно, как может существовать мир без моего вмешательства? Порой грубого — вплоть до летального исхода. Для некоторых членов общества РФ, уверовавших, что они цапнули Боженьку за бороду. Нехорошо и опасно отрываться от земной тверди. И народа. Народ знает каждого форшмака, то есть негодяя, и терпит его до поры, до времени. Чтобы потом спустить его в бурные сточные воды истории. В качестве либо политического трупа, либо дерьма. Что одно и то же, по-моему.

Вынырнув из прохладных глубин ведра, я обнаружил, что двое, генерал Орешко и рядовой по жизни Никитин, уже идут по дорожке. И по мою душу.

Кобельсдох Тузик вместо того, чтобы мужественно, как пограничный пес Алый, охранять рубежи родины от шпионов, щенячил под ногами гостей.

Я вздохнул полной грудью — не иначе, новые безобразия в нашей многострадальной отчизне?

Повторим за классиком: запрягаем мы кобылку истории долго, но уж ежели запряжем каурую — поберегись! Понесет она нас, родная, по бездорожью с таким треском и ускорением, что все нации мира обмирают от страха и ужаса: ба! Что за дикий и чумовой народец ухлебается на телеге, гремя костями и вставными фиксами? А в ответ — ор, гогот да добрый мат, мол, запендюхи вы все, от Алеут до Ямайки; в сторону, мать вашу так, а то, не дай Бог, шершавым, азиатским колесом…