Кровавый разлом

— Мы должны вернуться за ним, — умоляюще сипит она. Голос совершенно сел от холода. — Пошли скорее…

Дядя с тетей следуют за ней. Каким-то, ей самой непонятным образом теперь она точно знает, куда идти. Они идут мимо серебрящихся в лунном свете озер. Заросли можжевельника на фоне темного неба кажутся совершенно черными, контуры их резки и угрожающи…

Поздно. Яна-Эрика нет. Она украдкой проверяет углубление в камне — серебряная цепочка исчезла.

Осталось только утонувшее по ступицу в грязи кресло-каталка.

Они кричат некоторое время: «Ян-Эрик! Ян-Эрик!», но ответа нет. Таинственное, тревожное молчание.

— Что мы можем сделать? — говорит Свен. — Пошли домой.

Венделу охватывает паника, но она уже не в силах протестовать.

Они катят с собой пустую каталку и ставят ее в дальнем углу сада, у сарая с инструментами. Вендела сидит в кухне, ей кажется, что и в доме очень холодно.

Медленно, двойными ударами, тикают часы на стене.

Тяжелые шаги на крыльце — пришел отец. Он выглядит очень усталым, молча снимает кепку и смотрит, ни слова не говоря, на сестру и зятя.

Первой молчание нарушает Вендела:

— Папа… где Ян-Эрик? Ты его видел?

— Ян-Эрик? — переспрашивает отец, как будто в первый раз слышит это имя. — Ян-Эрик? Яна-Эрика нет.

— А где он? Где?

Генри молчит.

— Он что, пошел на станцию? — спрашивает Маргит.

Генри избегает смотреть на Венделу, он смотрит в пол и кивает:

— Да… сел на поезд. В Боргхольм, а дальше на континент.

— Ты хочешь сказать, он сбежал?

— Да… и я не мог его удержать. Ему все-таки семнадцать.

Генри молчит, по-прежнему не поднимая глаз, потом спрашивает:

— Ну что? Едем в Кальмар?

Никто не отвечает. Все думают о конечной цели его путешествия. Тюрьма.

Генри идет в свою комнату и через несколько мгновений возвращается с большим баулом.

— Что ж… Надо запирать дом, — вздыхает Маргит.

Вендела тоже идет к себе — ей особенно нечего собирать, но две сумки все же набрались.

Внезапно тишину прорезает возмущенный крик Маргит:

— Их нет! Здесь пусто!

Вендела возвращается в кухню и видит на столе шкатулку матери. Лицо у Маргит совершенно белое от возмущения.

— Ян-Эрик украл все украшения своей покойной матери… Ты видела, когда он их брал, Вендела?

Вендела молча качает головой.

— Надо было их запереть, — огорченно говорит отец.

Он смотрит ничего не выражающим взглядом на Венделу. Она опускает глаза и почти бегом возвращается в свою комнату.

Она знает, что Ян-Эрик никаких украшений не брал, и она не верит, что он куда-то уехал. Это она его бросила, а не он ее.

Он сидел и ждал, пока не понял, что она не придет. А потом поднялся и пошел — неизвестно куда.

К эльфам. Больше некуда. Он ушел в тот мир, где всегда светит солнце.

Через час они приезжают в Кальмар. Генри просит остановить машину у ворот тюрьмы, берет свой баул и выходит.

— Спасибо, что подбросили, — мрачно усмехается он.

Поднимает воротник и, не сказав Венделе ни слова, уходит. Вендела видит, как отец подходит к дежурному у ворот, и ждет, когда он оглянется.

Он так и не оглянулся.

Время идет быстро… Ян-Эрик, конечно, не появился на станции, где его ждали два санитара. Его объявили в розыск, но никто не стал особенно разыскивать слабоумного беглеца. Его так и не нашли — словно в воду канул.

Время идет… хутор продали в тот же год.

Идет время… Вендела ни разу не пришла в тюрьму повидаться с отцом.

Когда через восемь месяцев он выходит на свободу, это сломленный человек. Он так и не вернулся на Эланд. Работает разнорабочим в Боргхольме, снимает какой-то угол без кухни и еле сводит концы с концами.

Венделу уже не тянет на Эланд. Она живет совершенно новой жизнью. У Маргит и Свена своих детей нет, они очень любят Венделу и никогда не заговаривают про эльфов. Дети в ее новой школе скоро забывают, что она чужая, с Эланда, и уже не дразнятся. Хлевом от нее уже не пахнет.

Время идет, и все понемногу встает на свои места.

У нее новые платья, красный велосипед и проигрыватель.

Она растет, кончает гимназию, знакомится с добрым парнем, владельцем ресторана. У них рождается дочь.

Память об Эланде блекнет с каждым годом, и Вендела почти никогда не навещает отца, а когда приезжает, им не о чем говорить. Его крошечная комната заставлена пустыми бутылками, и взгляд у него погасший. После смерти Генри в конце шестидесятых у нее никого не осталось на острове — только несколько могил на кладбище. В ее комнате стоят несколько оставшихся от отца красиво отшлифованных каменных подсвечников и пустая шкатулка из-под украшений.

И только когда ей исполнилось сорок, когда она разошлась с Мартином и вышла замуж за Макса Ларссона, она начала вспоминать свое детство — и ее потянуло назад на остров.

И с каждым годом все сильнее тянуло ее последовать за своим братом. В королевство эльфов.

61

Мне не надо больше цацек, написала Элла.

Герлоф добрался до последней тетради дневников, ему осталось всего четыре с половиной страницы.

Дневник заканчивался весной 1958 года, и в конце почерк Эллы заметно изменился — стал нервным и неровным. Герлоф долго сомневался, стоит ли читать. Но в конце концов надел очки.

Сегодня 21 апреля 1958 года. Даже не знаю, с чего начать. Такие грустные события, а Герлофа нет дома. Позавчера ушел в Стокгольм на своей барже, должен был вернуться сегодня, но вчера вечером позвонил, говорит, застряли у причала в Стокгольме. Прямо у ратуши. Штормовой ветер чуть не по всему побережью, а здесь тихо, только облачно и холодно, обогреватели не выключаю.

Девочки поехали на велосипедах в Боргхольм — сегодня кино в Народном доме. Многие туда поехали, так что я почти одна в деревне.

Солнце уже заходило, я сидела дома и шила, как вдруг слышу какие-то звуки на веранде. Словно кто-то скребется в дверь, не стучит, как соседи стучат, когда заходят, а именно что скребется. Отложила я шитье, вышла на веранду — никого. Пригляделась — что-то лежит на ступеньке. Украшение.

Золотое сердечко на серебряной цепочке. Я ничуть не обрадовалась, я же знаю, откуда это все. И устала я от этих подарков, я же о них не просила.

— Мне не надо больше цацек, — крикнула я в сторону луга. — Возьми их назад!

Никто не отвечает, а я стою и жду. Смотрю — зашевелилось что-то за кустами. Выходит мой бесенок. Я его даже и не сразу узнала — мордашка чистая, причесанный, и одежка в порядке. Он улыбается да хихикает, вот и стоим мы, глядим друг на друга и молчим.

Я ему протянула эту цепочку, а что сказать — не знаю. Потом надумала, только открыла рот, а он как прыснет в кусты, и нет его.

А я в башмаках, так что, не теряя времени, за ним. А бесенок-то и не удрал никуда, стоит, меня дожидается, а увидел — и от меня. Он бежит-то не быстро, так, еле-еле. Но дорогу перескочил ловко, как кошка, — и в тень. Видно, что привык прятаться. Посидел там, хихикнул — и опять побежал. Я за ним — трава-то еще не выросла, так что бежать не трудно.

Даже и не поняла поначалу, что бежит-то он к каменоломне. Что ему там делать? Добежали мы до края и встали оба.

Тут слышу я — поет кто-то. И песня знакомая:

Я в море ухожу и не вернусь сюда, А если и вернусь, то как случайный гость…

Тут бесенок остановился, повернул голову и смотрит на меня. Я ему цепочку с сердечком показываю, а он вроде и не замечает. Послушал песню и опять припустился на другой край, к тому, кто пел. Тот стоит за каменной стеной и поет. Только голова одна видна да плечи.

Бесенок побежал прямо к нему, и тут я его узнала. Генри Форс, каменотес. Стоит у стенки и вытесывает что-то, будто ничего и не случилось.

А потом я и глазом моргнуть не успела, как все произошло. Генри его увидел, петь перестал и как закричит что-то — я не расслышала.

Бесенок бежит и ручонки к нему тянет. Аж на стенку налетел, повалился, и камни вниз полетели.

Слышу, Генри кричит: «Нет!» А потом по имени — то ли Ганс-Эрик, то ли Ян-Эрик. И бесенок что-то крикнул, радостно так.

Я остановилась и глаза опустила, только и слышу крики, да камни сыплются. Мне кажется, подрались они там. И не знаю, не смотрела, но кто-то из них, по-моему, свалился в каменоломню.

Я повернулась и убежала. Иду домой и думаю: оказывается, Генри-то знал, как его зовут, озорника-то моего.

Слышала я, что у Генри сын слабоумный, даже амбар у них там спалил, в последнее время много об этом судачили.

Пришла домой, цепочку в руке сжимаю и плачу — что ж я, дура старая, не помогла как-то мальчонке?

А потом вытерла слезы и домой пошла — дожидаться девочек. А потом и Герлоф вернется.

Рассказывать им ничего не стану. Это их дела, Генри и его несчастного сына. И так наделала глупостей. Зачем я брала у него эти цацки? Они же не мои, и никогда моими не станут.