Кровавый удар

Что-то с грохотом упало. Я открыл глаза. Оказывается, незаметно для себя я задремал. Грохот, разбудивший меня, донесся с палубы. Я услышал насмешливый женский голос:

— Есть тут кто-нибудь?

Сверху кто-то заглядывал в мою каюту, блеснула золотистая копна волос. Я с трудом разлепил губы:

— Клодия.

— Отшельник из Черной Лагуны, — съязвила она. — Что ты делаешь в Бейсине?

Я встал и водрузил кофейник на плиту. Клодия работала на фирму, торгующую яхтами. Ее собственная восьмиметровая гоночная яхта стояла у причала Бейсина. Она купила этот дорогой корабль, чтобы удачно вложить капитал. Вложение капитала было основным двигателем всех начинаний Клодии. Я познакомился с ней месяца два назад в "Дыре", где она о чем-то спорила с человеком, занимавшимся починкой ее яхты. Мы быстро сблизились. Через неделю она делила со мной большую кровать на "Лисице". Клодия не отличалась ни умом, ни мягкостью характера, но у нее были большие серые глаза и длинные ноги, как у танцовщицы. Часто, лежа рядом с ней, я размышлял о том, чему обязан своим успехом: собственной привлекательности или непригодной для обитания Клодии яхте.

Когда я принес кофе на палубу, Клодия полулежала на стуле, подставив солнцу лицо. Ее ноги покоились на соседнем стуле, смущая рабочего, который неподалеку от причала махал лопатой над грудой песка, в то время как его взгляд пытался проскользнуть в тень ее бледно-зеленых шорт от Сен-Лорана.

Я протянул чашку Клодии. Она взяла ее и, поджав ноги, пристроила на колене.

— Какого черта тебе надо? — в упор спросила она.

Я почувствовал, как усталость снова тяжело и неотвратимо наваливается на меня.

— Что ты имеешь в виду? — отбрыкнулся я, хотя прекрасно понимал, о чем она говорит.

— У тебя премия лучшего журналиста. Ты работал в самых престижных газетах. Потом все бросил, стал рулевым, связался с "Молодежной компанией" и в конце концов оказался в Бейсине. Так и собираешься торчать тут всю жизнь? Ни работы, ни дома и, я думаю, не слишком много денег.

— Но и ты тоже здесь! — Я начинал заводиться.

— На уик-энд, — отрезала Клодия.

— Ну и прекрасно.

— Мог бы придумать что-нибудь получше, чем плавать вокруг Европы с бандами молокососов. Если уж тебе так приспичило плавать, мог бы делать это по-человечески.

То, что она сказала насчет премии, было чистой правдой. За десять лет журналистской карьеры я изрядно помотался по свету, добывая ценную информацию и делая толковые репортажи. За это время мне досталось несколько престижных премий. Но для меня они ничего не значили. Гораздо важнее были те события, те люди, с которыми я сталкивался в самых разных ситуациях.

Я вспомнил деревню у подножия гор, бедные домишки, жару и пыль. Это было арабское поселение, окруженное цепью израильских солдат. Деревенские мальчишки изводили их, час за часом атакуя израильтян камнями. Солдаты, сжимая стволы автоматов, злобно глядели на детей. Офицер был молод и неопытен. Ему вовсе не хотелось торчать тут под лучами палящего солнца и под градом камней. Но рядом были я и фотограф, и офицер знал, что весь мир будет смотреть на него.

Я спросил:

— Что вы собираетесь делать?

Офицер взглянул на большое фиговое дерево, в тени которого прятались ребятишки. Он колебался.

Я узнал одного из мальчишек, бросавших камни. Его звали Хасан. Я разговаривал с ним прошлой ночью. У него не было дома, потому что дом сожгли израильские солдаты. Хасан с родителями и братьями жил на пепелище в палатке. Бросать камни в солдат — это единственное, чем он мог отплатить израильтянам за свою покалеченную жизнь. Дин был чем-то похож на этого арабского мальчишку.

Солнце пекло невыносимо, но мы с Джеком не уходили. И причиной была вовсе не потребность сделать репортаж. Просто мы знали, что, пока я и Джек с его камерой здесь, ничего плохого с этими ребятишками не случится.

Я посмотрел на часы. Большая и малая стрелки сошлись на цифре "З". За тысячи миль отсюда читатели "Трибьюн" ждали информации. А я еще ничего не написал.

Я сказал офицеру:

— Пора уходить.

Он ответил:

— Следуйте за нами.

Пот выступил у меня на лбу, холодный пот облегчения. Мы отправились в обратный путь. На прощание я помахал Хасану. Он помахал мне в ответ. Последовал последний шквал камней, и ребята, покинув тень фигового дерева, направились в деревню. Наш автомобиль медленно полз следом за грязно-зеленым армейским грузовиком, подпрыгивая на ухабах. Пыль и песок лезли в рот.

— Слава Богу, — сказал Джек.

Я молчал, задумавшись. Когда мы выехали на шоссе, грузовик увеличил скорость, и скоро на горизонте показался Иерусалим. Я вздохнул с облегчением.

На следующее утро меня разбудил телефон. Голос на другом конце провода срывался и дрожал — голос Хасана.

— Они вернулись, — выговорил он, — они сожгли деревню. Мой брат ранен в голову.

Я попытался что-то сказать.

— Свиньи! — выкрикнул Хасан. — Ненавижу вас всех!

Раздались прерывистые гудки. Я стоял босиком на холодном полу, испытывая тошнотворное чувство вины и стыда. Офицер хорошо знал свое дело. Он знал, что все, что случится после шести часов, не новость. Он убедил меня в том, в чем я сам хотел быть убежденным. Во всем был виноват только я.

Снова затрещал телефон. В Иерусалиме меня разыскал Маркин Карр:

— Нужны подробности кровавой драмы...

Я бросил трубку. Вся Англия, все эти почтенные буржуа сейчас жевали тосты с джемом и между делом готовы были проглотить печальную историю о Хасане. Черт возьми! Как будто специально, чтобы не особенно повредить их пищеварению, я согласился уйти слишком рано, и теперь брат Хасана умирал с пулей в черепе.

...Я не хотел сердиться на Клодию. Она прекрасно знала мои больные места, а я так устал, что был не в состоянии притворяться.

— Какого черта ты сюда пришла, если я тебе так надоел?

— На уик-энд, — повторила Клодия. — Отремонтирую яхту, продам, и больше ты меня здесь не увидишь.

Она повернулась. Ее серые глаза были холодны и расчетливы.

— Ах так! — сказал я.

— Да, так, — ответила она.

Последовало напряженное молчание. Я всегда знал, что дело для Клодии прежде всего.

— Может, ты хочешь выпить? — предложила она.

Мне не хотелось спорить. В сущности, она права. Почему бы не выпить?

Мы пошли в "Дыру". Кирк — нынешний хозяин бара — с равнодушной небрежностью обслужил нас и еще каких-то двух бродяг. Потом мы вернулись на "Лисицу" и занялись любовью. В сексе, как, впрочем, и во всем остальном, Клодия стремилась к стопроцентной эффективности. Она была подобна хорошо отлаженному компьютеру и успокаивалась, лишь выполнив всю программу.

Наконец насытившись, Клодия откинулась на подушку и закурила сигарету. Секунд пять я сбоку смотрел на ее четкий красивый профиль.

Клодия любила сильных, тех, кто не уступает места на беговой дорожке. Тиррелл сошел с дистанции, поэтому Тиррелл годился всего лишь для развлечения.

Сектор Газа был для меня шоком, от которого я так и не смог оправиться. Меня словно подбили на лету. Я был уничтожен морально.

Клодия и я — мы оба были своего рода нравственными уродами. Может быть, поэтому мы и сблизились.

Я заснул, а когда очнулся, Клодии уже не было.

Я принялся звонить по телефону. Инспектор по делам несовершеннолетних, наблюдавший за Мэри, не знал, где она находится. Родители тоже не знали и не хотели знать. Полиция Медуэя, напротив, очень этого желала, но не могла найти ее. Ни один из номеров, оставленных мне Дином, не отвечал.