Кровавый удар

Чтобы свести концы с концами, мне нужно было поговорить с двумя людьми. Во-первых, с Надей Вуорайнен.

А во-вторых, с Амиасом Теркелем.

Корпус парома задрожал. Набережная начала отдаляться. Паром вошел в Медуэй. Я зевнул, потянулся, в каюте было душно. В последний раз, когда я плавал в этих водах, они напоминали черное стекло, усеянное мигающими красными огнями, а Леннарт Ребейн и Мэри Кларк были живы.

Я позвал стюарда и дал ему денег, чтобы он взял мне бутерброд с сыром и бутылку виски "Макаллан" в буфете без наценки. Когда он принес это, я запер дверь и налил себе виски в стакан для зубных щеток.

Крепкий, резкий вкус напитка вернул меня в Бейсин, к гонкам с Чарли, к вечерам около "Дыры", с Клодией. Я прикончил первый стакан, налил второй. Лицо Клодии все время превращалось в лицо Нади.

За надежным замком каюты я уснул тяжелым и глубоким сном. Пришли дурные сны, беспокойные: я бегу по вязкой поверхности фиолетового моря, которое засасывает мои ноги и замедляет движение, так что я не могу убежать от ржавых барж, которые гонятся за мной под синевато-багровым небом.

Я проснулся, во рту у меня пересохло, сердце колотилось, одеяло скомкано. Светящиеся стрелки моих часов показывали десять минут четвертого. В каюте было темно, хоть глаз выколи. Мне показалось, что дверь открылась и закрылась. Мне было жарко, но каждый волосок на моем теле стоял дыбом, будто я замерзаю. Я сел в постели и зажег свет. Бледно-голубые стены. Свободные койки, прислоненные к переборкам. Никого. Пьяные кошмары, подумал я. Потом погасил свет и прикрыл пылающие глаза.

Сон не возвращался. Мои мысли вертелись вокруг прежних тем:

Надя, отец, Дикки Уилсон, Кристофер. Я с необычайной живостью видел перед собой их лица, проплывающие в кровавом тумане у меня перед глазами.

В багровом мире что-то происходило. Багровый цвет сменился фиолетовым. Фиолетовым было и небо в моем сне. Снова я бежал по морю, а оно всасывало мои ноги и тянуло вниз. Позади, как отбойные молотки, стучали двигатели барж. Я огляделся. В рубках стояли рулевые, здоровенные, неподвижные, как будто вытесанные из гранита. Я принялся на них кричать.

Обычно когда во сне кричишь, то просыпаешься от собственного крика. Под фиолетовым небом под грохот барж я вдруг осознал ужасную правду.

Мой крик эхом отдавался в каюте. Это был не сон. Я не спал. Я рывком спустил ноги с койки. В коленях была слабость и дрожь, как будто ноги затекли. Когда я включил свет, фиолетовое небо прояснилось, и я снова увидел каюту. Но все было как-то смазано, хотя флуоресцентная лампочка каюты была достаточно яркой, чтобы колоть меня лучами в затылок, как копьями. В каюте было невыносимо жарко. Воздух! — подумал я в полном одурении. Мне нужен воздух. Я натянул пижамные штаны. Нет, это не виски. И не еда. Что за дьявольщина со мной происходит?

Кто-то стучал в дверь.

Послышался оглушительный голос:

— Вас к телефону, мистер Тиррелл.

— Спасибо, — сказал я. Язык не умещался во рту. Что-то было не так, но я никак не мог сообразить, что именно. Мои пальцы нашарили замок. Туман в голове на миг рассеялся.

Не Тиррелл. Вандервельде.

Туман снова сгустился.

Я увидел дальнюю стенку коридора, которая стремительно надвигалась на меня. Вокруг черноты у меня в голове плавали красные искры. Кто-то держал меня за руки, уверенно и спокойно. Я видел на чужой руке золотые часы. Рука принадлежала человеку, на котором была шапка с белым верхом. Один из экипажа. Пойдемте в радио, радио, радио, радио, радиорубку. Вежлив как черт-те что. От этого мне стало смешно, но мы теперь поднимались по лестнице, по пустой лестнице, на палубу спящего парома, в тишине слышался только один звук — отдаленный визг "фруктовой машины" [18] в грязном баре...

18

"Фруктовая машина" — игровой автомат, нажатием ручки приводятся в движение диски с изображениями фруктов. Игрок выигрывает при определенном сочетании фруктов.

Ночной воздух ударил мне в лицо, как мокрая занавеска.

Внезапно я почувствовал, что дрожу от холода. Человек, державший меня за руку, что-то сказал. Его рука ослабила хватку. Что-то щелкнуло — как будто деревянное или металлическое. Было темно, дул ветер, озерца желтого цвета растекались в тумане. При свете я увидел шапку с белым верхом на том, кто привел меня на палубу. Под шапкой была тень, в которой прятались его глаза. Под глазами рот, и этот рот улыбался. Улыбка такая вежливая, услужливая. И щербатая. Не хватает правого верхнего клыка.

Я нахмурился. Собственное лицо показалось мне чужим. Все это должно было что-то значить, и перила вокруг меня тоже. Они все росли у меня в мозгу, эти перила, превращались в оркестровые арфы, в лестницу к небу.

В лицо мне ударил ветер. Туман в мозгу на миг рассеялся. И впустил ужас. Что со мной происходит? — подумал я и в ту же секунду понял, что этот человек в шапке с белым верхом — рулевой той баржи. А перила — вовсе не перила. Корабельные поручни. Человек без клыка стоит за поручнями. А я — снаружи, на платформе для спасательной шлюпки.

Туман вернулся. Я качался, как дерево. Я откачнулся от поручней, скользнув замутненными глазами по палубе в пятнах ржавчины и дальше, к черной яме, где что-то морщилось и поблескивало. Это море. Но я знал, что я дерево, у меня есть корни. Я качнулся назад. Человек в белой шапке тихо сказал:

— Ну-ка, перелазь.

Раздался металлический визг. Он вышел через калитку. Облака эйфории уплыли, померкли. Из белого верха его шляпы выросли черные рога, из щербины по рту посыпались электрические разряды. Ужас обрушился на меня как ливень. Я захотел кричать, но губы онемели, и из них вырвалось только противное всхлипывание, тихое, как мяуканье котенка. Я продел руки сквозь поручни и повис.

Он поднял руку, чтобы ударить меня. Но тут же опустил. Туман рассеивался. На теле не должно быть отметин, когда его выудят из моря, подумал я. Если его выудят из моря. Передо мной появилось лицо: лицо утопленника, распухшее, глаза съедены крабами. Мое лицо. Кто-то что-то делал с моими ногами. Схватил за ноги. Потянул. Руки у меня болели, они растягивались, как резиновые, на целые мили. Я стал извиваться. Это было все, что я мог. Одна нога освободилась, я изо всех сил лягнул кого-то. Он зарычал.

Рычание напомнило мне черные кипарисы в саду у горящего бардака. Он точно так же зарычал, когда я дал ему по уху.

Я повернул голову.

— Давай, — сказал он. Он был длинным и расплывчатым пятном. — А то я тебе переломаю по очереди все твои чертовы пальцы.

На пятне была дырка. Рот.

— Больше не будешь наводить шухер, — сказал он. — Так что не рыпайся.

Я занес ногу, метя вправо от дырки. Моя босая пятка скользнула по бритому подбородку.

Ухо. Ухо, которое я разбил камнем в саду.

Он взвизгнул и отпустил мои ноги. Я снова лягнул его. Попытался лягнуть. На самом деле только слегка толкнул. Визг превратился в рев ужаса. Положение у него было незавидное. Я видел, как пальцы шарят по крашеной поверхности, ища, за что зацепиться. Сначала я подумал, что это мне мерещится. Потом обнаружил, что стою нагнувшись и рассматриваю две руки сосредоточенно, как коллекционер смотрел бы на редкий экземпляр бабочки. Руки цеплялись за то место, где палуба соединялась с бортом корабля. Внизу, внутри, громыхали какие-то литавры. Бум, бум.