Кровная связь
Шрифт:
– Договорились.
Оставшись одна в тишине пустой комнаты, я вхожу в состояние, когда все образы и воспоминания сталкиваются в моей голове, образуя невероятную мешанину. Самыми яркими из них остаются видение отца, грудь которого кровоточит пластиковыми шариками, и образ Лены-леопарда, из разорванного живота которой толчками бьет кровь. Я не знаю, что означает этот сон, но должна узнать. А чтобы сделать это, мне нужно снова взять Лену в руки. Вот только она похоронена вместе с моим отцом в Натчесе, в двухстах милях отсюда.
Мне нужно выбираться из этого здания.
Звук открывающейся двери –
– Кэт, что я могу для вас сделать?
Я встаю и смотрю ему прямо в лицо.
– Я хочу знать во всех подробностях, как покончила с собой моя тетя.
Кайзер бросает взгляд на доктора Ханну Гольдман.
Ханна говорит:
– Не стоит вести себя так, словно ее нет с нами. Кэт привыкла справляться со стрессами.
На лице Кайзера появляется скептическое выражение.
– Что вы хотите знать?
– Моя мать уже знает об этом?
– Да. Она в ярости. Очевидно, она полагает, что это муж Энн убил ее.
– Что?
– Не секрет, что ваша тетя была замешана в нелегком бракоразводном процессе. Муж хотел, чтобы она не получила никаких денег. Я разговаривал с ним. Не думаю, что он хотя бы подозревал, где находится остров ДеСалль, пока я не сообщил ему об этом. На мой взгляд, это чистой воды самоубийство.
– Самоубийство… – эхом повторяю я. – В каком-то смысле Энн была уже мертва. И давно.
– Что вы хотите этим сказать? – интересуется Кайзер, а Ханна понимающе кивает.
– Я скажу вам буквально через минуту. А теперь я хочу, чтобы вы рассказали мне, где именно обнаружили Энн, как она покончила с собой, оставила ли записку. Словом, все. Забудьте, что я ее родственница, ладно?
Кайзер прислоняется к запертой двери.
– Женщина по имени Луиза Батлер нашла ее в однокомнатном домике на острове ДеСалль. Я полагаю, вы знаете об этом острове все?
– Больше, чем мне хотелось бы.
– Очевидно, мисс Батлер искала вас. Ваш дед распорядился прекратить поиски, но Луиза была в лесу и не знала об этом. Вместо вас она обнаружила Энн.
Несмотря на весь ужас его слов, лицо любовницы моего отца, тепло-шоколадное и в сорок шесть лет все еще красивое, всплывая у меня перед глазами, несет с собой некоторое успокоение. Я рада, что Энн нашла Луиза, а не Джесси Биллапс. Я вспоминаю последний проведенный на острове день, и в душе рождается чувство холодной уверенности.
– В доме, где нашли Энн, оцинкованная крыша?
Кайзер, прищурившись, с подозрением смотрит на меня:
– Как вы узнали об этом?
У меня неожиданно вспотели ладони.
– Она была в здании, которое на острове называют клиникой?
Он медленно кивает, ожидая объяснений.
– Расскажите, как Энн выглядела, когда ее нашли.
Кайзер бросает взгляд на доктора Гольдман, но тем не менее отвечает:
– Она была обнажена и лежала на полу у стола для обследования больных.
Сердце мое пронзила острая боль. Многие самоубийцы снимают одежду, прежде чем покончить с собой. Но нагота Энн не имеет ничего общего ни со щепетильностью, ни с пренебрежительностью, ни с инфантильной регрессией.
– Она оставила записку?
– Нет, записки не было.
То, что она покончила с собой в клинике, и есть ее предсмертная записка.
Кайзер украдкой бросает взгляд на Ханну, и я понимаю, что он не сказал мне всего.
– Что вы от меня скрываете? – требовательно обращаюсь я к нему.
– Записки не было, зато она оставила кое-что другое. Перед смертью Энн нарисовала у себя на животе два черепа со скрещенными костями – примерно в том месте, где находятся яичники. Рядом с телом лежал маркер «Шарпи».
Впервые на глаза у меня наворачиваются слезы.
– Это вам о чем-нибудь говорит? – спрашивает Кайзер.
– Энн помешалась на том, чтобы родить ребенка. Но так и не смогла забеременеть.
– В возрасте пятидесяти шести лет она все еще не рассталась с мыслью завести ребенка?
– Нет, конечно, но она так и не смогла пережить это несчастье. Когда Энн было десять лет, в этой клинике мой дед сделал ей экстренную операцию по удалению аппендицита. Он всегда говорил, что инфекция, которую она тогда подхватила, сделала ее бесплодной. Что именно из-за инфекции у нее оказались блокированы фаллопиевы трубы. Насколько мне известно, проба на окрашивание впоследствии подтвердила правильность этого диагноза. Но как бы то ни было, когда она в конце концов потеряла надежду родить ребенка, то умерла внутри.
Кайзер не знает, что делать с полученными сведениями. Я поворачиваюсь к Ханне.
– Знаете, я подумала, не могла ли эта аппендэктомия на самом деле быть абортом.
Ханна хранит молчание. Компьютер в ее мозгу наверняка сейчас перебирает все, что ей известно о моей семье.
– Десять лет – слишком юный возраст для беременности, – наконец говорит она. – Я уверена, что это невозможно.
– Снова сексуальное насилие… – говорит Кайзер. – Вот почему Энн стала пациенткой Малика, правильно?
– Мы не знаем этого наверняка, – замечаю я. – Она могла лечиться у него от маниакально-депрессивного психоза.
– В таком случае, чем скорее мы это узнаем, тем лучше. Я хочу, чтобы в ближайшее время было проведено вскрытие. Можно спустя столько лет установить, имел ли место небрежно сделанный аборт?
– Вероятно, это вполне возможно, – отвечает Ханна. – Все зависит от того, какого рода ошибка была допущена. Спустя сорок лет на основе одних только патологических данных очень трудно установить, чем было вызвано рубцевание – инфекцией или терапевтическим абортом. Кроме того, следует иметь в виду осложнения после возможных последующих абортов. Но это академический вопрос. Если Энн было десять лет, она не могла забеременеть.
– Вам нужно побеседовать с моей матерью, – негромко говорю я. – Когда дело касается Энн, она единственная, кому известны все подробности.
Ханна выглядит озадаченной, словно не понимает чего-то.
– Для чего, – медленно и размеренно произносит она, – на отдаленном острове в однокомнатной клинике хранили запас морфия, достаточный для того, чтобы убить человека?
– Я задал тот же самый вопрос, – заметил Кайзер.
– Вы никогда не видели раны, оставленные цепной пилой? – говорю я. – Иногда они ничуть не легче боевых ранений. Такая пила может отхватить руку или ногу в две секунды.