Кровное дело шевалье

Любен с поклонами провел капитана в соседнюю комнату — ту, где служанки суетились вокруг огромного стола.

— Пожалуйте сюда, господин поэт, — торжественно провозгласил Любен. — Ваши друзья соберутся здесь.

— А что у вас находится там? — заинтересовался капитан гвардейцев и решительно пересек комнату, приготовленную для встречи поэтов.

За ней было пустое помещение, а дальше — еще одно, где посетитель обнаружил лишь несколько стульев. Дверь в левой стене вела в темный чуланчик, куда и заглянул Коссен.

— Там есть выход? — строго спросил он Любена.

— Да, оттуда можно попасть в коридор, а потом на улицу.

— А с улицы, видимо, нетрудно проникнуть в харчевню?

— Ну что вы! — обиженно воскликнул Любен, указывая на два железных засова устрашающих размеров.

— Так, ладно. Где устроится монах?

— Брат Тибо? В главном зале, у входа в каморку, где соберутся господа сочинители. Не бойтесь, чужие сюда не сунутся, вы спокойно сможете читать друг другу стихи.

— Ты же понимаешь, милый мой, сколько жалких щелкоперов мечтают подслушать наши сонеты, баллады и рондо и выдать их потом за собственные сочинения.

Результаты осмотра, похоже, удовлетворили де Коссена.

— Да что же, черт побери, тут затевается? — изнывал от любопытства Пардальян.

Впрочем, он не имел привычки долго предаваться пустым размышлениям — тем более, что знал этот постоялый двор как свои пять пальцев.

Юноша не спеша поднялся со стула, свистом подозвал Пипо и через комнату, где должны были собраться поэты, стремительно прошел в следующее помещение, потом в другое, со стульями, и, не задерживаясь здесь, шагнул в каморку без окон, с дверью в коридор.

Из этой клетушки можно было проникнуть в погреб почтеннейшего Ландри. Пардальян поднял за металлическое кольцо крышку люка и скользнул вниз. Верный пес последовал за своим хозяином. А тот торопливо обследовал погреб, однако не увидел там ничего необычного.

Юноша вернулся в темную каморку, но крышку люка не опустил. В двери, ведущей из клетушки в комнату со стульями, он заметил небольшую щелку и примостился возле нее.

А что же происходило в главном зале «Ворожеи»? Около девяти туда вошли еще три человека в шляпах с красными перьями; эти люди тоже кутались в плащи и старательно закрывали свои лица. Любен поклонился загадочным посетителям и отвел их в комнату с накрытым столом.

Десять минут спустя появились еще двое, а вслед за ними — трое. Все они были в шляпах с красными перьями.

— Теперь их восемь! Вроде бы все в сборе, — пробормотал Любен, отведя в комнату новоприбывших.

И тут в дверях появился монах с красным лицом, седой бородой и крошечными плутовскими глазками.

— Брат Тибо! — обрадовался Любен и поспешил навстречу старику.

— Скажи мне, брат мой, собрались ли за столом наши поэты? — тихо осведомился Тибо.

— Да, все восемь! — кивнул Любен.

— Прекрасно. А теперь навострите уши, брат мой. Речь пойдет о важных вещах. Понимаете, наши поэты сошлись у вас сегодня для дружеской беседы с чужеземными сочинителями.

— Брат Тибо, а вам-то что до этого?

— Брат Любен, — сурово глянул на слугу монах, — наш высокочтимый настоятель, монсеньор Сорбен де Сент-Фуа, отпустил вас из монастыря, за стенами которого вы грешите день и ночь, чревоугодничая и пьянствуя на этом постоялом дворе… Вас не подвергли справедливому наказанию за нестойкость вашей души и невоздержанность в еде и питье… Но греховный интерес к делам, которые превосходят ваше разумение, вам прощен не будет! Не смейте меня ни о чем спрашивать — или вы немедленно отправитесь обратно в обитель!

— О нет, смилуйтесь надо мной!.. Обещаю — никаких вопросов!

— То-то! Я посижу за тем столом, что у входа в комнату, где пируют поэты. Да, принесите-ка мне чего-нибудь поесть, а то совсем голод замучил.

— Что бы вам хотелось скушать, возлюбленный брат?

— О, что-нибудь скромное: половину куропаточки, жареной рыбки, пойманной в Сене, ну и паштет, омлет, немного сладостей и бутылочки четыре анжуйского…

С этими словами монах уселся возле двери, так что никому не удалось бы проскользнуть мимо него к поэтам.

Любен торопливо расставил перед братом Тибо блюда с затребованной снедью.

— А теперь, брат Любен, отправляйтесь в коридор за чуланчиком и стерегите дверь на улицу. Да смотрите, чтобы там ни одна муха не пролетела! Отужинав, поэты выйдут через эту дверь. Впрочем, я вас скоро сменю, — объявил монах Любену.

Бедный слуга понял, что все его гастрономические мечты, порожденные пиром сочинителей, при соприкосновении с суровой реальностью обратились в прах. Он издал столь жалобный стон, что тронул бы даже тигра, но куда тигру до брата Тибо!

— Если кто-нибудь попробует проникнуть в дом снаружи — кричите. Ну, идите же, брат мой, и глядите в оба.

И Любену пришлось выполнять приказ.

А брат Тибо занялся своей скромной трапезой и сосредоточил все внимание на куропатке.

В половине десятого в харчевню ввалилась компания из шестерых мужчин.

— Притащились, грешники! — прошипел брат Тибо. — И почему мне приходится охранять этих нечестивых щелкоперов — этого Ронсара, этого Баифа, этого Реми Белло, Жана Дора, Жоделя и Понтюса де Тиара!.. В общем — Плеяду, как они изволят себя называть!..

Поэты поспешили в отведенную для них комнату, и монах не стал их задерживать.

Следует заметить, что на шестерых поэтов никто даже не взглянул. Главный зал был в это время набит битком: солдаты и студенты, дворяне и мещане от души веселились, попивая вино почтеннейшего Ландри. Тут же вертелись девицы, не слишком похожие на недотрог. В центре зала публику потешал какой-то цыган. А посетители громко разговаривали, хохотали, пели, сдвигали бокалы и кубки…

Итак, шесть поэтов Плеяды (седьмой, Иоахим дю Белле, умер в 1560 году) незаметно проследовали в комнату с накрытым столом.

Когда все уселись, Жан Дора приветствовал собравшихся такой речью:

— Друзья! Мы опять пришли сюда, чтобы свершить наш тайный ритуал. Мы, покорившие вершины искусства прошлого и настоящего, мы, лучшие из лучших, просвещеннейшие из просвещеннейших, собрались здесь, чтобы воздать хвалу богам Парнаса.

Вы, Понтюс де Тиар, прославивший свое имя «Заблуждениями любви» и «Поэтической яростью», вы, Этьен Жодель, автор великих трагедий «Клеопатра в плену» и «Дидона», вы, Реми Белло, создавший блистательный лапидарий и воспевший аметист и агат, сапфир и жемчуг, вы, Антуан Баиф, великий реформатор поэзии, высокочтимый создатель семи книг «О любви», и, наконец, я, Жан Дора, чье скромное имя стоит сегодня рядом с вашими прославленными именами, воздадим же теперь должное нашему учителю, мэтру древней и новой поэзии! Он овладел греческим и латынью и возвеличил французский язык. Когда-то давно я учил его в коллеже Кокре языку богов, а сегодня он во всем превзошел своего наставника. Вспомним же его творения: «Волны» и «Любовные стихотворения», «Королевскую рощу» и «Маскарады», «Эклоги» и «Забавы», «Сонеты» и «Элегии».