Кровью омытые. Борис и Глеб
Шрифт:
Усмехнулся Владимир:
— Были Лета, да порастерялися. Ныне часто думаю о Господнем суде, а здесь, в княжестве моем, сыновья свару затеят… Аль очи мои не видят, как Святополк и Ярослав на великое княжение зарятся? А все потому, что алчны.
Подперев голову, задумался, потом сызнова заговорил:
— Ведь они, воевода, своими полками в междуусобице не обойдутся, они варягов и ляхов втянут. А Болеслав руки к городам нашим тянет, то доподлинно мне ведомо, хоть Святополк его под защиту берет, не сознается… Вот и гадаю, Свенельд, кому Киев оставить?
— Не рано ли о
— То так, воевода, однако я ль вечен?
— Никто не вечен, кроме Господа, но коли ты о конце дней своих заговорил, то вспомнил, ты ведь Бориса на это место как-то прочил?
— Мысль эта и сегодня не покидает меня. Однако опасаюсь, как бы Ярослав со Святополком козни против него не стали творить. Им только замыслить, а доброхоты сыщутся.
— У Бориса дружина твоя останется, она его в обиду не даст.
— На то и уповаю. Да еще на вас, бояре.
В малую домовую церковку, что вблизи от княжеской опочивальни, Владимир захаживал редко, разве что по великим праздникам да когда исповедаться вздумает. В прежние лета здесь любила молиться Анна и детей своих к тому приучила.
Разговор со Свенельдом душу не облегчил, только еще больше разбередил. Поднявшись утром, зашел в домовую церковку. Там уже Варфоломей свечи зажигал. Владимир перекрестился на святой угол, с которого на него смотрели глаза Иисуса Христа и Божьей Матери с младенцем.
— Отче, — сказал великий князь, — душой исстрадался я.
— От меня то не скрылось. Поведай, и, может, облегчу я твои страдания.
— В молодые лета не думал я, пресвитер, о старости. В те далекие годы жизнь, казалось мне, не имеет конца, а молодость моя вечна. Но как жестоко я ошибся.
— Не ты един, сыне, заблудшийся, и иные в молодости так мыслят. Но Господь наделил человека молодостью, дабы она перешла в старость, а с ней прибыло и мудрости. И яз те говорю, мудрость тя одолевает. Ты мудр, великий князь, а мудрость — дар Божий.
— Я ли мудр, пресвитер? Когда был язычником, то имел много жен и наложниц. Крестившись, я обрел одну Анну, да и та оставила меня. Сегодня мне осталось вспоминать и молиться, чтобы молодость моих сыновей, рожденных от христианки, длилась долго.
— Все в руце Божьей.
— Спроси меня Господь, чего желаю, то ответил бы: Боже, верни мне молодые лета, дабы не старцем кончал я жизнь.
— Не гневи Бога, великий князь, как Господь указал, так по тому и быть.
— Не ропщу я, к слову сказано.
Тот день, когда великий князь выделил ему столец в Турове, Святополк хорошо запомнил. Случилось то вскорости после крещения Руси. В ту пору было ему столько же, сколько сейчас Глебу. На крещение согнали люд к Днепру со всего Киева. И еще послали дружинников по всем селам и деревенькам, а с гриднями отправились попы, которых привез Владимир из Херсонеса, и крестили народ на Почайне и Голубице, Лыбеди и по всем рекам, какие есть на Руси Киевской.
Святополк видел, как привезли гречанку Анну, а мать его и другие жены великого князя
злословили. Больше всех негодовала Рогнеда. Ей было отчего, Владимир взял ее силой, пролив кровь ее отца и братьев.Через сутки после появления гречанки на Горе приступили к строительству нового великолепного дворца. И был он раза в два больше прежних, а по красоте, по узорочью, по точености балясин, поддерживающих навес над Красным крыльцом и открытыми сенями вдоль хором, превосходил все, что видел Киев до этого. Здесь стали устраивать пиры, какие часто давал великий князь, увеселяя гречанку и дружину.
Не прошло и года, как Владимир собрал всех прежних жен и заявил: «Вы мне теперь не жены, ибо брал я вас язычником. Ноне у меня одна жена, Анна».
Взроптали жены, да великий князь на них прицыкнул:
— Сыновьям, рожденным вами, я дам стольцы, и сядут они по княжествам.
Владимир назвал города, где кому сидеть.
По тому, как Владимир наделял своих детей городами, Святополк засомневался в слухах, что великий князь ему не отец. Сколько раз выспрашивал о том у матери, но Аллогия отмалчивалась. А Владимир ко всем детям относился ровно, никого не выделял. Лишь потом в редкие наезды в Киев Святополк видел, с какой любовью относился великий князь к меньшим сыновьям…
Запомнилось Святополку, как поезд из телег и повозок со скарбом и челядью покидал Киев. Это он переезжал в Туров. В пути его сопровождала малая дружина, выделенная туровскому князю Владимиром. Со Святополком отправился воеводой Путша. Не хотел боярин, но не перечить же великому князю. С той поры Путша живет в Турове.
До Турова поезд Святополка добирался не один десяток дней, ехали медленно, делая долгие привалы. Приближаясь к Турову, увидел Святополк, места здесь глухие и смерды живут хуже, чем под Киевом. Отчего, он потом понял у крестьянина распашка земли дается с великим трудом. Зимой пока деревья и кустарники подсечет да выжжет, корневища выкорчует, и сеять пора. А тут еще урожай от зверя спасти.
Приезд князя смерды восприняли равнодушно.
— Нам все едино, кому дань платить, боярину ли, князю…
К Турову Святополк привыкал долго: и мал городок, и людом не богат, разве что на торговом пути стоит. В Киев тянуло, но потом пообвык.
В последние годы в Турове о киевском столе заговорили, и появилась надежда сесть великим князем. Мысль эту подогревали Путша и Онфим. А пуще всего Марыся. За ее спиной король ляхов. Болеслав корыстью обуян, и за его помощь Святополк должен отдать ему Червенские города.
Явился дворский Онфим, завел разговор о запасах зерна, клети скудеют, говорил он, а до сбора новой дани далеко.
— Ты, боярин, ужмись, а гридням скажи, пускай пояса затянут, им бы поесть сытно да поспать сладко.
— Оно то так, да мы и без того ужались.
— Совет какой дашь, Онфим?
Дворский поморщился:
— Отправим охочих гридней на лов. В лесу лося развелось и туры встречаются.
— Твоя правда, боярин.
Дворский уйти намерился, но князь остановил:
— Из Киева с думой неспокойной отъехал, Борис меня в злобствовании попрекнул, а может, и правду сказывал?