Кровью омытые. Борис и Глеб
Шрифт:
— Стряслось ли чего?
— Грех чую яз.
— Но может ли владыка быть грешником?
— И владыка — человек.
— Святой отец, в чем же твой грех?
— Благословил я тя без ряды с братьями твоими, не по праву.
Святополк насупился:
— С братьями мы уговоримся, а ты владыка всей Церкви, те и благословлять. Братьям обид чинить не стану. Бориса в Ростов пошлю и земель ему прирежу. Меня же на великое княжение ты, владыка, благословил по праву, ибо стол киевский по старшинству переходит.
Прошелся по палате и снова остановился:
— Еще ведомо мне, попы православные
Ночь тихая, безлунная. За стенками шатра слышно, как хрумкают зерно кони на привязи, стрекочут кузнечики да перекликаются дозоры. Спит лагерь, только Борису не до сна.
Вечером они с Георгием шли берегом Альты, гридни поили лошадей, купались, и ничто не предвещало беды.
— Княже, — спросил гридин, — возьмешь ты ты меня в Ростов?
— Ужли ты в том сомнение держишь?
Шатер стоял у самой дубравы, и когда набегал ветер, слышалось, как шелестит листва, скрипит усохшее дерево. Борису казалось, дерево плачет. Княжич лежал и думал о случившемся. Напомнил Георгий о Ростове, и Борису так захотелось покинуть Киев, отправиться на княжение вместе с Росинкой.
У входа в шатер посапывал Георгий. Полог откинул, но звезд не видно, небо в тучах. Поздним вечером нагрянули в лагерь Путша с вышгородцами. Бояре с сотниками разговоры вели, а Путша к Борису заходил, во хмелю бахвалился, он-де первый боярин у великого князя Святополка.
Снова, в коий раз Борис отца вспомнил. Иерей Анастас последний, с кем разговаривал великий князь. Княжич знает, отчего отец часто уединялся с иереем. С ним он вспоминал то далекое время, когда привезли ему Анну…
Неожиданно почудилось, кто-то бродит у шатра. Приподнял голову. Но нет. Сел, протянул руку к налою, где лежало Евангелие. Тут дозорный голос подал. Ему Путша откликнулся. У Бориса мысль мелькнула: что надобно боярину в такую пору?..
Путша был не один. К самому шатру подъехали, с коней соскочили, в шатер ворвались. Кто-то из них на Георгия наскочил. Гридин за меч ухватился, но его тут же копьем пронзили. И толпа двинулась на Бориса. Он узнал их. С Путшей Еловит с Тальцем да Лешко, лях приблудный. Подступали медленно. Борис догадался, они смерти его ищут. Только и спросил:
— Ужли Святополку жизнь моя понадобилась?
— Нет, мы по своей воле! — Лешко придурковато рассмеялся.
Борис к мечу рванулся, но Лешко опередил, копье метнул…
Добивали мечами…
Наконец остановились. Путша носком сапога перевернул княжича.
— Не дышит. В ковер заверните и к Днепру, там ладья дожидается.
— Не озлится ли Святополк? — спросил Еловит.
— Утром озлится — вечером возрадуется, одним братцем поуменьшится, — ответил Путша. — Для его блага Бориса извели…
Еще сумерки не сгустились и не закрылись городские ворота, как с подворья боярина Блуда выехал вершник. Караульный сразу и не признал в нем Зосима, друга колченогого перевозчика.
Выбравшись за город, Зосим взял дорогу на Путивль. В переметных сумах у него еды на дальний путь, к седлу приторочена
кубышка с вином, а к поясу прицеплен длинный меч. Он бряцает о стремя.Днем разыскал Зосиму человек Блуда и велел немедля явиться к воеводе. Зосим с колченогим только-только уху принялись хлебать.
— Кончай сербать, — сказал челядинец, — время не ждет.
Блуд уже дожидался Зосиму. Едва тот порог переступил, сказал:
— Возьмешь коня и отправишься в Муром. Передашь боярину Горясеру письмо, а изустно скажешь, время настало. Да куда и зачем послан, о том никому ни слова.
Скачет Зосим, а что означают эти слова, ему нет дела. Догадывается, не с добром послан…
Довольны бояре, дорогой посмеивались над Лешко, вспоминая, как его Путша подталкивал. А Лешко только глупо ухмылялся да затылок почесывал.
День жаркий, бояр разморило, решили сделать привал. Съехали к лесочку, спешились. Челядь еду на траве разложила. Бояре в кружок расселись, из рук в руки загулял жбан с пивом. Тальц, прежде чем приложиться, съерничал:
— За упокой княжича Бориса.
— Он, поди, перед Господом сей часец стоит, — подхватил Еловит.
Путша заметил:
— Славно ты, Лешко, копье метнул. Дотянись Бориска до меча, не сдобровать бы кое-кому.
Тут вышгородцы в один голос спросили:
— Кто князя уведомит? — и на Путшу уставились.
— Почто я?
— Ты, Путша, у великого князя в главных боярах хаживаешь, те и честь.
Тальц неожиданно спросил:
— А как, бояре, оправдаемся перед воеводой Блудом за сынка его?
— Че за него оправдываться, он на нас первым напал. Ровно пес хозяина защищал, — ответил Лешко.
— И то так, — согласились бояре.
— Ты, Лешко, дурак-дурак, а дельное высказал. Так и скажем. В драке беда приключилась…
Не успели бояре-крамольники с дороги передохнуть, как в Киеве уже прознали о смерти князя Бориса.
И не от Путши, а от челядинца узнал о том Святополк.
Собрались бояре у воеводы Блуда пособолезновать его горю. За столом расселись, тут и ворвался Святополк в хоромы. Кафтан нараспашку, шапку дорогой потерял. Путшу за грудь ухватил. Брызгая слюной, заорал:
— Кто, кто велел убить князя Бориса? По чьему указу?
Ни живы ни мертвы бояре, а Святополк трясет Путшу, пена на губах выступила, орет:
— Ты! Это ты бояр подговорил! А ведомо ли вам, что вы его жизни лишили, а кровь Бориса на меня выплеснется! Кто поверит, что не я вас подослал?
— Князь, уйми гнев, — поднялся Блуд, заговорил глухо. — У меня сына убили, слышь, Настена воет. Каково мне? Бояр не вини, они для тебя старались…
Святополк оттолкнул Путшу, к Блуду подскочил:
— Для меня, сказываешь? А ведомо ли тебе, что люд в смерти Бориса меня обвинит?
— Молвы, великий князь, не избежать. Борис-то на твоем пути рано или поздно встал бы! Народу ли не знать, кого Владимир намеревался посадить на киевский стол?
— Господи, — схватился за голову Святополк, — не виновен я, не виновен! Не желал я смерти Бориса! Зачем кровь его пролили, она на меня падет, меня Каином нарекут, и никто веры мне не даст. Услышь меня, Господи!