Круг иных
Шрифт:
Прыгнул-таки. Бегу. Дальше – спрятаться. Только вижу, что мчусь прямо в лапы врага. Вовремя включается чувство самосохранения: едва началась стрельба – ноги, не дожидаясь команды сверху, понесли меня прочь.
Я в какой-то рощице, деревья вокруг. Странно, пока ехали, зарослей я не приметил. Интересно, почему в минуту опасности всегда обнаруживаются какие-нибудь подходящие насаждения? Не сказать, чтобы уж слишком густые – пара десятков стволов. Бросаюсь под крону, затаился.
Пробежал я, кстати сказать, порядком. Сердце сейчас выскочит, ноги онемели и все болит. Тут целое поле капусты, бесконечные ряды – так я его покрыл одним махом. Носиться по вязкой пашне – задачка не из легких, а я так улепетывал с перепугу – будто на крыльях
Пытаюсь приподняться, дыхание сбивается, мычу от боли, мозг постепенно возобновляет связь с разбитыми членами. Сейчас самое актуальное – оценить степень повреждений. Это только кажется, что все так просто: на самом деле по одним ощущениям невозможно отличить ушиб от перелома, особенно если не так часто бьешься. Что ж, во всяком случае, руки-ноги целы и крови не видно.
Кто-то закричал.
В прохладные дни в таких местах слышимость хорошая: никаких тебе преград – сплошь низкорослые кочаны. Автоматчики в коротких куртках сгрудились вокруг чего-то, лежащего на земле. Мне отсюда не видно. И оно – то, чего не видно – издает эти крики. Такую жуть я слышу впервые. Одно ясно: это вопли невыносимой боли, от которой не будет избавления. Несчастное существо не молит о пощаде, не проклинает, просто корчится в агонии.
Вот это, я вам скажу, по-настоящему страшно.
Там головорезов целая шайка, да все с автоматами. И они не прекратят только потому, что я попросил. Что прикажете делать? Предстать перед ними, заступаясь задруга? Нуда, и меня постигнет та же участь, и я буду лежать там и вопить, как Маркер. Остается только одно: скорчившись поддеревом, наблюдать за происходящим и пытаться понять, что же тут такое творится.
Несколько боевиков потрошат фуру, выбрасывают из нее коробки. Поскольку я знаю, что в них лежит, могу рассмотреть ряды обуви в оберточной бумаге, из-под которых вываливаются кассеты. Тут чехол одной из так называемых кассет раскрывается, и внутри мелькает что-то белое – нет, эти штуки устроены явно не так. Громилы закидывают обувь в фуру, с ними и видеокассеты, а между тем на земле постепенно образуется куча чего-то белого и трепещущего, того, что они извлекли со дна коробок.
Вопли прекратились. Утратив интерес к замученной игрушке, громилы идут помогать тем, кто потрошит фуру. Поднимают с земли кассеты, гогочут над названиями. Кто-то принес бензин и плещет из канистры на кучу чего-то непонятного.
Но вот опустошена последняя коробка, бандиты пакуются в микроавтобусы. Последний чиркает спичкой и поджигает сдобренную горючим свалку. Бригада уезжает.
Чуток подымив, пламя набирает силу, стремительно взвиваясь ввысь. В спокойное осеннее небо вздымается чад. Машины – микроавтобусы и фура – неуклюже выползают с поля на дорогу. Никто не дернулся меня искать.
Когда единственным звуком становится отдаленный шум автотрассы, я решаюсь встать. Оцениваю ситуацию: я один в незнакомой стране, чье население прибегает к крайнему насилию средь бела дня. Мне больно и очень страшно. Я бы сейчас на все согласился, лишь бы спастись – знать бы еще, что именно надо сделать. Кроме всего прочего, неплохо было бы помыться, переодеться и что-нибудь съесть. Здесь, посреди капустного поля, эти земные потребности кажутся королевской роскошью. И рюкзачка я лишился.
Было бы несправедливо сказать, что я получил по заслугам. Из всех мыслящих существ я самый невзыскательный. Помню, как мы прощались с Эм незадолго до того, как моя «нокия» пустилась в долгое плавание к морю. Помню слова, которые подруга проронила жалобно, почти шепотом, словно ощущая нависшую надо мной угрозу: «Побереги себя». И вот я в самой что ни на есть опаской ситуации, и что прикажете делать? Как это «поберечь себя»? Такого не бывает, человек не может поберечь себя сам – люди берегут друг друга.
Жаль, что ее здесь нет.
Не для того чтобы обо мне позаботиться – просто она желала мне добра. Здесь же все совсем наоборот, эти крики и костры – результат недобрых намерений людей по отношению к своим ближним. Эм бы сейчас положила руки мне на плечи, посмотрела бы на меня своими пьяными от любви глазами, а если бы я улыбнулся, засияла бы от счастья, словно я сделал ей подарок.Ах Эм…
Огонь еще не потух. В стороне, среди затоптанной капусты распласталось что-то темное. Эх, надо бы ва-ить отсюда, развернуться и бежать, потому что я не хочу иметь ничего общего с грязными делами, от которых люди издают такие звуки.
Иду на огонь. Я не принимал этого решения. Просто, похоже, мне не дано войти в следующий этап жизни, не перешагнув предыдущий. От костра жар валит – не подступишься. Горит-то в основном середина, по краям валяются какие-то полуобгоревшие кубы или кирпичи. Вот один на боку лежит. Да никакие это не кирпичи и не кубы, а книги! Одинаковые, в жестких черных переплетах, похожие на Библию. Одна лежит чуть поодаль – занялась, но потухла. Недолго думая, шагаю в пекло и вытаскиваю ее. Жаром так и обдало, словно о стену ударился; но отскакиваю уже с добычей в руках.
Отхожу в сторону, стою в прохладе раннего утра и держу в руках подернутый пеплом томик. Какие-то непонятные буквы, даже не знаю, с чем сравнить. Видимо, это здешний язык. Заголовок, а под ним, надо думать, имя автора: Леон Вицино – уж это я разобрать способен. Выходит, все-таки не Библия. Листаю страницы. Текст поделен на параграфы разного размера, много-много страниц. То, что здесь написано, для кого-то очень много значит, иначе книги не стали бы сжигать.
Выходит, кроссовки да кассеты -лишь прикрытие: Маркер ввозил в страну эти самые книги. Голова идет кругом: обычные страницы, бумажные переплеты – не порнография, не поддельная обувь – оказались самым опасным, тайным, преступным грузом фуры. Отпечатанные на бумаге фразы, обыкновенные слова, такие же, какие я пишу, а вы читаете.
А меж тем невдалеке от меня лежит темная бесформенная масса – я напоминаю себе, что туда смотреть нельзя и лучше вовсе не подходить, к чему подробности. Зрелище там не из приятных. Все равно ему уже ничем не поможешь. Мне еще выбираться отсюда, а посему неплохо бы оставаться в форме и не расшатывать психику. Так, сейчас беру ноги в руки и мотаю отсюда, не оглядываясь.
И все-таки взглянуть придется. Если я просто так уйду, то неизвестность будет преследовать меня до самой смерти. Надо узнать, что случилось с Маркером.
Направляюсь к нему. Бедняга так и остался лежать, скорчившись на боку, словно пытался закрыться от ударов. Вот сгорбленная спина в спортивной куртке. Потертые джинсы. Вымазанные грязью ботинки. Обхожу его. Окровавленные руки прижаты к животу. Рядом на земле что-то блестит. Поддеваю носком ломоть грязи: под ним – нечто похожее на щипцы с вытянутыми губками, такими вытаскивают скрепки скоросшивателя. Тупо гляжу на щипцы, будто один долгий взгляд поможет понять, как этот предмет здесь оказался. Сам не знаю зачем, я нагибаюсь и беру их в руки. Видно, привычка сработала: вещь не должна пропасть, необходимо вернуть ее владельцу или пустить по назначению. Сую находку в карман и тогда только перевожу взгляд налицо покойника.
Не думаю, что стоит пересказывать на этих страницах все, что видели мои глаза. Я посмотрел, и мне стало понятно, какой ужас здесь происходил и чем был вызван истошный крик. Другое дело, зачем понадобилось такое проделывать? Этого мне никогда не понять. Ему не задавали вопросов, от него ничего не требовали, так зачем было причинять человеку столько страданий? Смерть есть смерть. Победили – радуйтесь, неужели этого недостаточно?
То, что предстало моему взору, пробило всяческие защитные установки и психические барьеры, и в сознании навсегда запечатлелась сила людской ненависти. Это была лютая злоба, жажда причинять боль.