Круг замкнулся

— О чем вы разговаривали? — спросил он Дуга, снова завладев его вниманием, когда Мальвина прошла вперед; до «Пушечной горы» оставалось ярдов сто.

— О разном, — ответил Дуг. — В основном о твоем шизанутом братце. Я сказал, что Полу больше нет нужды меня обхаживать. Появление на страницах книжного раздела вряд ли поднимет его рейтинг. Рецензии читают человек десять, из них восемь — авторы этих рецензий.

— Она упоминала свои рассказы?

— Да, что-то такое было. Я особо не вслушивался.

Не впервые Бенжамен с тревогой отметил, что Дуг даже не пытается выказать интерес к новой работе. Если он и комментировал свое новое назначение, то только с презрением. Создавалось впечатление, что Дуг готов совсем уйти из газеты, хлопнуть дверью — в любой момент.

— У них с головой не в порядке, если они вот так тебя задвинули, — сказал Бенжамен. — К примеру, об этом митинге ты мог бы здорово написать. Они послали сюда корреспондента?

— Я за него. Мне милостиво позволили спеть лебединую песню. Фил предложил после митинга пойти к нему, где я могу сесть за его компьютер. Но честно говоря, не знаю, стоит ли суетиться. — Дуг вздохнул, облачко пара, вырвавшееся из его рта, медленно растворялось в холодном, дрожащем от влаги воздухе. — Ума не приложу, Бен, как мне быть. Делать хорошую работу при поганых ставках, наверное. Кстати… а ты не хочешь что-нибудь отрецензировать?

— Я? — удивился Бенжамен.

— Да, ты. Надо же извлечь хоть какую-то пользу из этой говеной работенки — хотя бы друзьям подсоблю.

— Но я в жизни не писал рецензий. А уж тем более для крупной газеты.

— Не важно. Некоторые постоянные авторы порою такое выдают — хуже ты просто не сможешь написать. И между прочим, у меня есть кое-что как раз по твоей части.

— Да ну?

— Помнишь того дряхлого педика, что приходил к нам в школу читать стихи? Фрэнсис Рипер, так его звали.

Бенжамен кивнул. Еще бы, тот день намертво отпечатался в его памяти. Началось с того, что он забыл плавки, и — согласно жестким иезуитским правилам, установленным учителем физкультуры в школе «Кинг-Уильямс», — ему грозила перспектива плавать голым в одном бассейне с одноклассниками. Тогда его спасло вмешательство Господне, и на этом инциденте (пусть и мало кому известном) зиждилась вся система религиозных верований Бенжамена. Такой день, пожалуй, не забудешь, сколько ни старайся.

— Помню. Симпатичный старикан. Потом я купил книжку его стихов. Но давно их не перечитывал, имей в виду. Неужто он еще жив? Когда он приходил к нам, ему уже было под девяносто.

— Помер пять лет назад. А теперь выходит его биография. Огроменный том — около восьмисот страниц. Ну, что скажешь? Возьмешься за рецензию?

— Да, конечно… и с удовольствием.

— Экземпляр книги нам доставят недели через две-три. Я прямиком перешлю его тебе.

Во время этой беседы Филип шел в двух шагах позади, но, поравнявшись с друзьями, внес свою мемуарную лепту:

— Я помню этого малого. У него был такой… ангельский вид, но стихи он писал совершенно похабные, если вдуматься.

— Чего никто из нас тогда не сделал.

— Кроме Гардинга, — вставил Фил. — Неужто забыли, как он поднял руку на уроке Флетчера и спросил, правда ли, что Рипер гей.

— Спросил, да только не в таких пристойных выражениях, — ухмыльнулся Дуг и с притворной мечтательностью добавил: — О, Гардинг, Гардинг! Где ты теперь? Мы по тебя так скучаем.

— Да где угодно, — сказал Бенжамен. — Никто не слыхал, чтобы он уезжал из Бирмингема. Может, он сейчас здесь, в толпе.

— Шон? — Фил покачал головой. — Нет, это не в его стиле. Он не пойдет проявлять солидарность с рабочими, да и ни с кем другим. Анархия всегда была ему больше по вкусу.

— Ну и ладно, — тряхнул головой Дуг. — Встреть мы его сейчас, то-то обломались бы. Я уже говорил, что скорее всего он стал каким-нибудь нормировщиком на стройке. И превратился в еще большую зануду, чем любой из нас.

— Вы о чем? — полюбопытствовала Мальвина, возвращаясь к ним с обочины шоссе.

— Об одном старом знакомом. — ответил Дуг. — Три пердуна среднего возраста вспоминают школьные дни. То бишь те времена, когда ты еще не родилась. — И добавил, подумав: — А когда ты, собственно, родилась?

— В тысяча девятьсот восьмидесятом.

— Господи. — Они глазели на нее с неподдельным изумлением. — Так ты тэтчеровское дитя? [9]

— Ладно, не печалься, что пропустила 70-е, — утешил ее Фил. — Чувствую, мы вот-вот сядем в машину времени и унесемся в прошлое.

* * *

Предупреждение Блэру от 100 000-го митинга в защиту «Ровера»

Дуг Андертон

Скандирование не прекращалось, люди повторяли нараспев, словно пребывали в трансе: «Блэра клеймит всяк! Тони Блэр — слабак!»

9

Тэтчеровскими детьми называют поколение, родившееся и выросшее в годы правления Маргарет Тэтчер (1979–1990); этому поколению приписывается сосредоточенность на личном благосостоянии в ущерб общественному.

Услышал ли их премьер-министр, это другой вопрос. Но вчера жители Бирмингема не оставили правительству никаких сомнений насчет того, каковы их чувства и мысли. С 70-х годов, со времен конфронтации горняков и миссис Тэтчер, город не видел такой огромной демонстрации, такого мощного выражения массового протеста.

Решение «БМВ» бросить «Ровер» на произвол судьбы побудило город к активным действиям. Разгневанные, но позитивно настроенные демонстранты — рабочие «Ровера», профсоюзные лидеры и десятки тысяч простых граждан — прошли вчера маршем по улицам Бирмингема, закончив шествие в парке «Пушечная гора». Там, на митинге, прозвучали гневные речи, предваренные коротким выступлением местной группы UB40.

По возрастным параметрам, а также в отношении классовой и этнической принадлежности митинг отразил разнообразие городского населения во всем объеме. 84-летний Джо Давенпорт нес плакат, предлагавший новую расшифровку сокращения «БМВ»: «Бросили Мидлендс, выжиги!» У ног взрослых крутились маленькие дети, пускавшие воздушные шарики и запасавшиеся конфетами в ближайших ларьках. Никаких прискорбных инцидентов не отмечено, вмешательства полиции не потребовалось.

Во время произнесения речей представители крайне левых группировок пытались перебивать Ричарда Бэрдена, депутата от Нортфилда, которому пришлось в одиночку противостоять возмущению людей, выражавших свое недовольство инертностью, мягко выражаясь, и недостатком предвидения со стороны правительства. (Парламентский коллега Бэрдена, Пол Тракаллей, на митинге блистательно отсутствовал.) Речи других ораторов вызвали у митингующих единодушный отклик. Самое шумное одобрение заслужил Альберт Бор, председатель Городского совета Бирмингема, назвавший продажу Лонгбриджа «изнасилованием „Ровера“». Тони Вудли из профсоюза транспортных рабочих также не стал ходить вокруг да около, заявив, что «БМВ» поступил «нечестно и бесчестно», и напомнил, что правительство несет ответственность перед «Ровером», перед Британией и британской промышленностью в целом.

Вероятно, самым ярким событием стала речь доктора Карла Чинна, известного радиоведущего и самостийного «гражданского историка», который оказался пылким оратором, щедро приправлявшим свое выступление экскурсами в славную историю и традиции рабочего и профсоюзного движения. Нынешний премьер-министр, услышь он нечто подобное от человека своего круга, поперхнулся бы своим любимым шардоне.

Отсылки к легендарному чартистскому прошлому не пропали даром, люди расходились по домам еще в более решительном настроении, чем пришли на митинг, они рвались в бой. Какие формы примет этот бой и кто станет его участниками, зависит теперь — как и все прочее, очевидно, — от исхода тайных переговоров, которые, несомненно, ведутся ныне за закрытыми дверями Миллбэнка.