Круг

Хозяйка «казенной квартиры» гостила в Боярсоле — соседней деревне — у замужней сестры. Вечером там собралось несколько женщин, и пошли пересуды про приезжего, мол, не похож он ни на приказчика, ни на сборщика податей, и кто же он такой есть? Одна из соседок высказала предположение:

— Видно, он из тех татар, что всякий хлам собирают. Говорят, потом из этого хлама бумагу делают.

— Никакой он не татарин, — оказала другая, — и не похож на татарина. Русский он. Из себя видный такой…

— Красивый?

— Ха-ха, тебе-то что до его красоты?

— Как что? Или забыла, что она солдатка?

— Муж-то все еще в японском плену?

— Ну да, где же еще быть ему?

— Чего же он старые вещи покупает? Может, торговец все-таки или приказчик?

— Да нет, наш лавочник говорит, что он ученый какой-то. Уж лавочнику-то лучше знать.

— А какое старье он берет?

— Не старье, а вещи старинные: вышивки, шымакши, поддевки, стрелы, ковши старые, светец и всякое такое.

— Коли так, то вы там, в Коме, хорошо подзаработали, тетушка?

— Куда там! Он же не все подряд берет, с выбором, да и платит не так уж много. Богатым, говорят, платил дороже.

— Богатый всегда с прибылью, потому что есть чем угостить…

— Вот я слыхала, что скоро опять война с Японией, поэтому, видать, и собирают одежду и стрелы.

— Кого же нынче на войну брать? Мужиков и так мало. Остатки подберут, и на племя не будет…

— Баб станут брать, остригут волосы и…

— Будет вздор-то молоть! Пусть лучше тетушка расскажет, что еще делал в Коме этот русский.

— Что делал? Чудной он какой-то. Гляжу, топчется вокруг летней кухни Орлая, углы ощупывает — мерит, по бревнам стучит. Вынес из кухни пивной котел и ну в наго колотить. Потом залез на крышу, посмотрел оттуда в какую-то длинную трубу и запел петухом.

— Ой. бабоньки! — воскликнула одна женщина. — Я знаю, кто он такой! Он колдун! Ей-богу, колдун^ Или ведьмак.

— Насылает на баб бесплодие, — сказала женщина в старом платке.

— Откуда ты знаешь? — подозрительно спросила ее соседка в городской дорогой шали.

— Да так уж, знаю.

— Нет, ты скажи, почему ты всегда больше других знаешь?

— Ты бы тоже рада знать, да ума не хватает.

— У кого? У меня?

— У кого же еще!

— Да как ты смеешь так говорить, а?

— Не ори, думаешь, если богатая, так все тебя боятся, бессовестная!..

— Перестаньте, не надо, — принялась унимать их хозяйка, но было видно, что на самом деле она была бы не прочь посмотреть, как эти двое вцепятся друг в друга.

— Что ты сказала? А ну-ка, повтори!

— И повторю! — женщина в старом платке осмотрелась кругом. Все выжидающе молчали. Тогда она повернулась к богатой соседке, которая стояла, скрестив руки на груди, засмеялась и вдруг, оборвав смех, со смаком плюнула богачке в лицо. Та, не утершись, рванулась к обидчице, вцепилась ей в волосы, и обе покатились по полу.

Хозяйка, стоявшая возле окна, вскрикнула:

— Кто-то на тарантасе с того конца едет! Из Комы, видать. Сестрица, не знаешь ли, кто такой?

Гостья из Комы подошла к окну.

— Ой, господи! Это же русский колдун! Ей-богу, он!

— Ба-боньки! Нечистая сила! Прячьтесь!

— Быстрей, быстрей! — женщины, толкая друг друга, кинулись к двери. Те. что дрались, вскочили с пола и, не поправив распатланных волос, выбежали из избы следом за другими.

Хозяйка дома, встав у окна так, чтобы ее нельзя было заметить с улицы, осторожно наблюдала за проезжавшим по улице человеком, одетым в черное. На козлах сидел парнишка — младший приказчик из Комы. Когда они проехали мимо, хозяйка облегченно вздохнула.

Между тем тарантас свернул к дому писаря.

— Дядя, — сказал парнишка пожилому писарю, который что-то мастерил, орудуя ножом, — хозяин велел тебе сказать, чтобы получше за этим гостем ухаживал.

— Добрый день, — поздоровался Эликов по-русски.

— Добрый день, присаживайтесь, сейчас самовар поставлю, — засуетился хозяин.

— Ты сельский писарь? — спросил Эликов.

— Так точно, ваше благородие! — словно солдат, отрапортовал писарь.

Эликов улыбнулся, положил на лавку свою сумку и черную палку, сел за стол.

— Ну, что ж, давайте чайку попьем.

Хозяин налил воды в небольшой серебряный самовар, дал парнишке углей и лучину, чтобы разжечь его, а сам подсел к гостю.

— Позвольте узнать, издалека ли будете?

Эликов вынул из кармана бумагу с царским гербом и протянул писарю. Тот взял ее, предварительно обтерев руки о поддевку, прочел.

— A-а, понимаю, — сказал он, возвращая бумагу. — Сегодня же за дело приметесь или как?

— Сегодня же. У тебя есть сведения, сколько у вас в деревне населения, кто чем занимается, какая у кого вера и прочее?

— Нет, таких сведений не имеется. Я подготовлю…

— Ладно, пока не нужно. Скажи, далеко ли до мольбища?

— С версту будет.

— После чая поедем, так что распорядись запрячь.

— Ладно, ладно.

— Я слышал, что в вашей деревне сохранился дом старинной постройки. Так ли это?

— Как же, как же, есть такой дом. Через три двора отсюда. Хозяин как раз собирается ломать его на дрова — больше, говорит, — ни на что не годен.

— На дрова? Погубить такую историческую ценную вещь? Да вы что, рехнулись?

— Ваше благородие, мы народ лесной, темный…

— Оно и видно.

— Сегодня же скажу, чтоб не смел ломать. Может, старосту покликать?

— Нет, не нужно.

Едва приступили к чаепитию, как жена писаря через приоткрытую дверь позвала мужа:

— Отец, выйди-ка поскорее! — с испуганным видом шепнула она.

— Что случилось? Да ты зайди в избу-то!

— Нет, не могу. Лучше ты выйди!

Писарь вышел в сени.

— Ну, что тут у тебя?

— Отец, я как с поля шла — встретила наших баб… Этот, в черном-то, — колдун, ведьмак!