Круг
Шрифт:
Эман стал рассказывать. Адвокат выслушал его, петом сказал:
— В суд ты, конечно, можешь подать, но вряд ли из этого что-нибудь выйдет. Надо было отделяться тогда, когда на хутор выходили. Теперь это очень трудно, и если тесть не согласится, ты отделиться не сможешь. Хутора создали не для того, чтобы их опять раздроблять.
Эман упал духом. Он положил на стол трешницу в. ничего не оказал, ушел.
«Ясно, Орлай Кости знает, что законы на его стороне, поэтому не хочет нас отделять и откладывает с зимы на весну, с весны на осень. Что же мне делать? Может, прикинуться перед ним тихим и послушным, а
Так, коря самого себя, Эман дошел до постоялого двора. Там он увидел старых знакомых: русских из деревни Сережкино, мирийцев из Комы и других соседних деревень. Один — знакомый мариец позвал Эмана пойти погулять по городу. Они вместе вышли на улицу. В городе готовились к осенней ярмарке, ставили балаган для приезжего цирка, устанавливали карусель, строили новые длинные прилавки для торговли, купцы приводили в порядок свои лавки, красили двери, подновляли вывески.
Эман со знакомым спустились по улице вниз к реке. Там у берега стояло что-то вроде баржи или парома, где под полотняными белыми навесами за столиками сидели господа, ели, пили, разговаривали. Играла музыка.
— Туда нас не пустят, — оказал знакомый мариец. — Вон рядом трактир, пойдем туда.
Выпили, поговорили. — Эман поведал знакомому про свое горе. Говорить приходилось громко, потому что в трактире стоял шум и гомон: играла гармошка, какой-то пьяный плясал, кто-то пел, все кричали, стараясь перекричать один другого.
— Вот что я тебе посоветую, Эман, — сказал знакомый мариец. — Плюнь ты на этот хутор. Все равно, даже если Орлай Кости отделит тебя, хорошей земли не даст, а на плохой намучаешься.
— Легко сказать «плюнь», — вздохнул Эман. — Думал я город уехать, да жаль семью бросать. Сына жаль. Жену то не так. Знаешь, теперь мне кажется иной раз, что я женился на ней сдуру, не очень даже любя…
— Семью не надо бросать. Я не говорю тебе, чтобы ты семью бросил. Надо вам всем переселяться.
— Куда?
— Разве не слыхал, что сережкинские и луйские мужики переселяются в Енисейскую губернию? Их выборный по этому делу и приехал. Видел на постоялом дворе?
Эман махнул рукой.
— Не верю я, чтобы где-нибудь было хорошо!
— Глупый ты, рано голову вешаешь. Один человек из нашей деревни съездил уже в Сибирь, землю посмотрел, с волостным правлением тамошним договорился. Можно в той волости обосноваться, земли там много, земля плодородная, переселенцам большие участки дают.
— Деньги нужны, чтобы в такую даль ехать, а где их взять?
— Деньги дает переселенческое управление. Немного, правда, но все-таки помощь. Землю свою здесь можешь продать, скотину — вот и будут деньги на первое обзаведение.
— Как же я могу продать? Земля и скотина записаны на имя Орлая Кости, а не на мое.
— Свою долю ты
имеешь права записать на свое имя, никто тебе этого не запретит. Давай собирайся и присоединяйся к партии переселенцев, вместе-то легче, чем одному.— А земля там действительно хорошая?
— Ходоки говорят, очень хорошая. Чернозем, кругом вода, рыбы много, леса бескрайние, белок, лисиц видимо-невидимо! Я бы сам туда поехал, да не могу отца бросить. Стар он. говорит: «Где родился, там и помру. После моей смерти езжай, куда хочешь».
Эман поднял голову, глаза, его заблестели.
— Где записываются на переселение? — опросил он быстро.
— Вот вернемся, сведу тебя со старшим переселенческой партии. Он тебе все разъяснит.
— Может, поедем к нему сейчас?
— Экая у тебя неспокойная душа! Не торопись, успеешь. Посидим здесь еще немножко, послушаем, как поют. Может, поставишь бутылки две-три пива, а?
— Вот чудак! Конечно, поставлю. Эй, пива! — крикнул Эман половому.
Но половой, сделав вид, что не слышит, прошел мимо. Тогда потребовал пива приятель Эмана. Другой половой принес бутылку.
— Ты татарин что ли? — спросил Эман.
— Татарин, — согласно кивнул половой, потом сказал — Не шуми, вон те русские рядом с вами думают, что вы над ними смеетесь, один пьяный хочет вас бить.
— Пусть лезет, если хочет получить по голове! — приятель Эмана засучил рукава и стукнул кулаком по столу. — Видишь?
— Ладно, вижу, вижу, — улыбнулся татарин и отошел от них.
Эман, подняв стакан, шестой раз читает:
— «Пиво завода Восточная Бавария — Оскара Петцольда в Казани. Генуя, Бордо, Брюссель».
— Ты почему мало пьешь? — спрашивает Эман товарища. — Хочешь, чтобы я один все выпил? Брюссель!
— Я свое выпью, торопиться мне некуда, — отвечал товарищ.
Народу все прибавлялось. Было так накурено, что казалось, будто вместо пива из стакана течет густой табачный дым… Скоро Эман с товарищем напились допьяна и в обнимку отправились на постоялый двор.
В это время Орлай Кости уже третий раз опрашивал Амину:
— Куда поехал твой муж? И почему тайно?
— Я же сказала, в город поехал, сыну за лекарством.
— За лекарством тайно не ездят!
— Торопился он, не успел сказаться, велел мне передать.
— Что, Сергей сильно заболел?
— Болен, не видишь разве? Плачет, понос у него. А ты коня больше, чем внука родного, жалеешь!
Амина заплакала.
— Не верю я твоим слезам, знаю — нехорошему учишь мужика.
— Чему я его учу?
— Сама знаешь!
— Не знаю я ничего! Ничего ему не говорила! Мне и говорить-то некогда, день и ночь работаю, от усталости ничего не вижу!
— А кто говорил, чтобы скорее отделяться?
— Не я это выдумала, ты сам обещал.
— Я свое слово сдержу, но тебе об этом говорить нечего, не твоего ума дело.
— Ты три раза уже нас обманывал…
Орлай Кости поднял плаза к небу и глубоко вздохнул.
— Видишь, господи, какую я дочь вырастил! Двадцать три года пою-кормлю, а она, вместо благодарности, обманщиком называет!
— Что тебе господь? У тебя один бог — деньги. Из-за них ты и мать не жалеешь, и старика Орванче заставляешь день и ночь работать. Лопнешь когда-нибудь от жадности, попомни мое слово.