Круг

Мужчина помахал женщине. Потом громко крикнул:

— Алимардан, иди!

Из-под навеса вышел высокий парнишка и, хромая, поспешил к машине.

— У нас только два места, — сказал Заур и, обернувшись к Тахмине, добавил по-русски: — Я могу взять только двоих. Встретятся гаишники, неприятностей не оберешься. Сама знаешь… Начнут интересоваться и тобой.

Парень доковылял наконец до машины.

— Папаша, — сказал Заур, — у меня всего два места. Только двое из вас могут сесть.

— Как двое, сынок? А что же нам делать с третьим?

— А кто этот третий?

— Третий? Мой сыночек, Алимардан. Единственный сын. Поехал в город, сдал, моя умница, все экзамены на «отлично».

Заур сделал приветственный жест.

— Поздравляю, — сказал он, — но… как быть, у меня только два места.

— Папа, — сказал Алимардан, — смотри, автобус едет…

— Слава тебе господи! А то целый час ждем. Прости, сынок, мы вас задержали.

— Ничего, ничего…

«Москвич» двинулся дальше.

— Радио работает? — спросила Тахмина. — Найди что-нибудь.

— Еще рано. Немного погодя.

Шлагбаум опустился прямо перед носом «Москвича», и он остановился как вкопанный. По ту сторону дороги тоже ждали большие грузовики.

— Не знаю почему, — сказала Тахмина, — но в последнее время я очень часто вижу во сне шлагбаум.

— Скажешь тоже! Разве может присниться шлагбаум?

— Значит, может, раз вижу. Прежде я всегда видела дорогу. Длинную-длинную. Идешь, идешь. И никуда не приходишь. А теперь вижу шлагбаум.

Вдали показался поезд. Приблизился и с шумом прошел. В этом шуме терялись обрывки слов Тахмины:

— То и дело… полосатый…

Дорожный служащий покрутил рукоятку, оплетенную толстой проволокой, шлагбаум поднялся.

Машины, стоявшие по обе стороны, ринулись вперед. Заур осторожно провел «Москвича» через рельсы.

Выехав на прямую пустынную дорогу, он увеличил скорость. В окна врывался ветер.

— Третий! — сказала Тахмина. — Ты обратил внимание, как сказал этот мужчина? Хорошее слово, правда? Я давно об этом думаю. Трудно найти слово лучше этого, а? Сколько в нем всего!

— Что-что?

— Может, смысл жизни именно в этом.

— Смысл жизни! Не надоело тебе философствовать?

— Я ведь философ, ты разве не знал? У меня и диплом есть. С отличием. Окончила философский факультет.

— Да что ты!.. Мне и во сне бы не приснилось.

— Ты же не видишь снов.

— Вижу или не вижу, неважно. Я никогда и представить себе не мог, что ты философ.

— Но почему? Впрочем, философия — и такая легкомысленная особа, как я? Да?

— Нет, я не то хотел сказать. Но, в общем, мне кажется, что философия — не женское дело.

— Нет, милый, именно женское. Ты ведь окончил геофак?

— Да.

— Знаешь, что такое диалектический материализм?

— Знаю, проходил.

— Помнишь, что такое тезис, антитезис, синтез?

— Экзамен мне устраиваешь?

— Нет, ты подумай. Первое — тезис, так? Второе, его противоположность — антитезис. Третье — синтез этих двух, так?

— Ну и что?

— А вот что: ребенок тоже третье, вернее, третий — синтез. Женщина — тезис. Мужчина — антитезис. Ребенок — синтез. Вот я тезис, ты — антитезис… — Она вдруг умолкла.

«Ну и разговорчики! — подумал Заур. — Никогда бы не подумал, что она с такими фокусами. „Ты тезис, я антитезис, ребенок синтез“. Только ребенка и не хватало…»

— Ты не замечал, что в основе и религии, и философии, и самых различных концепций лежит идея тройственности, триады? Почему? Да потому, что жизнь и есть эта триада. Третий — это новорожденный, это результат. Исход. Плод. Завершение. Тех, у кого нет детей, называют бесплодными. Бесплодие! Страшное слово, не правда ли?

— Хорошо, ты столько твердишь «ребенок, ребенок», а почему у тебя нет детей?

— У меня? Ха-ха-ха! У меня? Дорогой мой, все, что я говорила сейчас, это рассуждения чисто умозрительные. Я еще с ума не сошла — иметь детей. Жизнь слишком коротка, мой друг, надо жить для себя.

— Манаф тоже так считает?

— Манаф? Нет, Манаф, наверное, хочет. Мужчинам что? Не на них падают тяготы всего этого. Разве не жаль, если я потрачу жизнь на ребячий визг? Нет, дорогой, пестовать детей — это не для меня. Вот у нас есть соседка, Медина. Я вижу, до чего ребенок довел ее. Вздохнуть не дает. И муж ее бросил…

— Бросил?

— Да. В первый же год. Через шесть месяцев после рождения малыша. С одной стороны — это подлость, а с другой — он, бедняга, просто удрал. Ребенок не давал ни минуты покоя. Плакал двадцать четыре часа в сутки.

Снова наступило молчание. Моря еще не было видно, но ощущалась его близость.

… — Когда ребенка не было, муж донимал ее бесконечными разговорами о том, что хочет малыша. Наконец однажды Медина сказала, что беременна. Он чуть не ополоумел от радости. Медина говорила, что девять месяцев он порхал вокруг нее, как мотылек. Приходил, говорит, прикладывал ухо к животу и слушал — возится ребеночек или нет. Внимательно так слушал, подолгу… Я в кино видела — крестьяне так слушают землю. Геологи тоже иногда прикладывают ухо к земле. Это правда? Ведь ты геолог.

— Правда.

— Послушай, ведь геолог должен ходить по горам, по долам. Почему ты сидишь в издательстве?

— Это длинная история. Расскажу как-нибудь… Значит, муж послушал чрево жены своей и услышал там нечто такое, от чего сбежал?

— Да нет, сбежал он через полгода после рождения ребенка. Я же тебе говорила.

Теперь дыхание моря чувствовалось явственно.

— Знаешь, Медина рассказывала, что во время беременности женщина ощущает внутри тепло ребенка. Гм… Как будто в животе носишь печечку.

— Персональная передвижная печь, запас батареи — девять месяцев.

— Не смейся. Посмотри, какими я обогатила тебя знаниями.

— Особенно по части гинекологии и акушерства. С завтрашнего дня могу спокойно устраиваться в родильный дом.

Он протянул руку, включил радио. Послышались позывные радиопрограммы «Аракс». Зазвучал женский голос: «Говорит Баку! Семнадцать часов по местному времени. Передаем последние известия. Нью-Йорк. На утреннем заседании Совета Безопасности Организации Объединенных Наций…»