Круг
Шрифт:
Они три недели путешествовали по островам, пересаживаясь с парома на паром, колесили по Кикладам на мотороллере: Андрос, Миконос, Парос, Наксос, Аморгос, Серифос, Сифнос, Милос, Фолегандрос, Хиос. Последние четыре дня они жили на Санторине — купались, ныряли и загорали на пляжах с песком почти черного цвета, бродили по живописным бело-синим улочкам, где магазинчиков было не меньше, чем в Тулузе, а потом возвращались в номер, чтобы заняться любовью. Не было ничего важней любви… Поначалу они захаживали в «Энигму», «Коо Клуб» и в «Лава интернет-кафе», но очень скоро стали избегать ночных клубов: мужчины на острове сильно потели, а женщины предавались возлияниям до тех пор, пока их взгляд не становился остекленевшим, а речь — совсем неразборчивой. Иногда Ирен и Жужка ходили выпить «Marvin Gaye» в «Тропическом баре», но торопились уйти,
Циглер бесшумно встала, чтобы не разбудить подругу, открыла мини-бар, достала бутылку фруктового сока, попила и отправилась под душ. Сегодня последний день отпуска. Завтра они улетят во Францию и вернутся к прежней жизни: Жужка — в клуб, которым управляла и где была лучшей стриптизершей (там они и познакомились два года назад), Циглер — к месту нового назначения, в розыскную бригаду Оша.
Это вряд ли можно считать повышением после службы в По…
Расследование зимы 2008–2009-го не осталось без последствий. Вот ведь парадокс: майор Сервас и угрозыск Тулузы встали на защиту коллеги, а «утопило» ее собственное начальство. Ирен на мгновение прикрыла глаза, вспоминая тот ужасный «разбор полетов», то «судилище». Она действительно нарушила все правила, захотела сыграть, как лихой одинокий ковбой, и утаила от команды информацию, которая могла позволить им быстрее вычислить и повязать последнего члена клуба сексуальных извращенцев. Кроме того, она скрыла некоторые факты из своего прошлого, связанные с расследованием, и уничтожила важную улику. Ее могли наказать еще жестче, но вмешались Мартен и эта прокурорша, Кати д’Юмьер. Они напомнили, что Ирен спасла жизнь тулузскому сыщику и рисковала своей, чтобы задержать убийцу.
В результате ее перевели в главный город департамента с населением 23 000 жителей. Новая жизнь и новый старт. Теоретически Циглер знала, что дела, которыми ей придется заниматься, не будут иметь ничего общего с прежней работой. Единственное утешение заключалось в том, что она возглавит службу, — три месяца назад ее предшественник ушел в отставку.
В Оше был суд высшей инстанции, а не апелляционный, как в По. Уже в первые недели на новом месте она поняла, что самые сложные — и деликатные — дела систематически отдают в Региональное подразделение Судебной полиции, в Судебную полицию департамента или жандармерии Тулузы.
Она вздохнула, выключила воду, обернулась полотенцем и вышла на террасу. Надела темные очки и облокотилась на каменный парапет с выкрашенными в белый цвет стыками. Взгляд устремился на корабли, курсирующие по кальдере.
Ирен потянулась, как нежащаяся в лучах солнца кошка, и предалась воспоминаниям.
Она подумала о Мартене: где он, что сейчас делает? Сервас очень ей нравился, и она за ним присматривала — без его ведома. На свой манер. Нужно будет навести справки. Где Гиртман? Чем он занят? Инстинкт нетерпеливого охотника пробудился в глубине души Циглер. Внутренний голос говорил ей, что швейцарец взялся за старое, что он никогда не остановится. Ирен внезапно осознала, что ей не терпится вернуться к работе, оказаться во Франции — и снова выйти на охоту…
Сервас провел остаток воскресенья, занимаясь хозяйством, слушая Малера и размышляя. Около пяти позвонил Эсперандье. Он дежурил и хотел сообщить, что следователь Сарте и судья по предварительному заключению решили выдвинуть обвинение против Юго и временно задержать его. У Серваса резко ухудшилось настроение. Он не был уверен, что парень выйдет невредимым из передряги, побывав в Зазеркалье и воочию увидев, что скрывается за красивой витриной наших демократических обществ. Оставалось надеяться, что молодость позволит ему забыть пережитое.
Мартен вспомнил фразу из тетради Клер. В ней было что-то странное. Слишком очевидно и одновременно слишком изощренно. Кому она предназначалась?
— Ты слушаешь? — спросил он.
— Конечно.
— Найди образец почерка Клер. Пусть графологи сравнят с записью в тетради.
— С
цитатой из Виктора Гюго?— Да.
Майор вышел на балкон. Дышать из-за влажности было нечем, небо нависало над городом, как могильная плита. Где-то вдали глухо рокотал гром, а время как будто остановилось. Воздух был пропитан электричеством. Сервас думал о неизвестном хищнике, который бродит среди людей по улицам города, о так и не найденных телах жертв Гиртмана, об убийцах матери, о войнах и революциях, о мире, истощающем все свои ресурсы и потерявшем надежду на спасение и искупление.
— Последняя ночь на Санторине, — сказала Жужка, поднимая бокал с «Маргаритой».
Они сидели за столиком и смотрели на белые, подсиненные ночью террасы, бесстрашно цепляющиеся за обрывистый берег, бросая вызов градостроительным законам и землетрясениям. Этакое «Лего» из балконов и огней над пустотой. Внизу кратер медленно погружался в ночь, и вулканический островок превратился в черную тень. Теплоход в бухте сверкал огнями, как новогодняя елка.
Соленый морской ветер взъерошил черные волосы Жужки, она повернула голову и посмотрела на Циглер. У нее были очень необычные глаза — бледно-голубые, обведенные лиловым кругом радужки. Этим вечером она надела топ на бретельках карамельно-голубого цвета с монетками на вырезе, джинсовые шорты с кожаным ремнем и множество браслетов с брелоками на правом запястье. Ирен очень нравилось смотреть на нее.
— Cheers to the world, [29] — произнесла подруга, подняв бокал, перегнулась через стол и поцеловала Циглер в губы — на радость соседям. У ее языка был вкус текилы, апельсина и лайма.
Поцелуй длился секунд восемь, не меньше. Кто-то зааплодировал.
— Я люблю тебя, — во весь голос объявила Жужка, не обращая внимания на окружающих.
— Я тоже, — ответила зардевшаяся от смущения Ирен.
Циглер не любила «показательных выступлений». Она водила мотоцикл «Сузуки GSR-600», имела лицензию нилота вертолета, стреляла из винтовки, обожала скорость, погружалась с аквалангом и занималась техническими видами спорта, но рядом с Жужкой чувствовала себя робкой и неловкой.
29
Да здравствует мир! (англ.)
— Не позволяй тупым мачо идти вперед тебя, ладно? — Время от времени Жужка путала французские идиомы.
— Можешь на меня рассчитывать.
— И обещай звонить каждый вечер.
— Жужик…
— Обещай.
— Обещаю.
— При малейшем признаке… депрессии я тут же приеду, — добавила словачка угрожающим тоном.
— Жужа, у меня служебная квартира… В доме, набитом жандармами…
— И что с того?
— Они к такому непривычны.
— Я приклею усы, если их это утешит. Мы не можем прятаться всю жизнь. Тебе стоило бы сменить профессию.
— Мы это уже обсуждали… Мне нравится моя работа.
Улицы внизу под террасой на глазах заполнялись туристами и ночными гуляками.
— Она тебе — да, ты ей — нет. Давай пройдемся по пляжу. Как-никак сегодня наша последняя греческая ночь!
Циглер кивнула, хотя ее голова была занята другими мыслями. Отпуск закончился. Грядет возвращение на Юго-Запад. Она любила дело, которым занималась… Действительно любила? С той приснопамятной зимы многое изменилось. Она вдруг вспомнила, как полтора года назад попала под лавину, как смотрела с отчаянной мольбой на Мартена, пока тот не исчез из виду, оставшись на горе. В который уже раз перед ее глазами встала засыпанная снегом психиатрическая клиника с бесконечными коридорами и электронными замками и бледный улыбающийся человек-загадка — пациент, слушающий музыку Малера…
Над Эгейским морем блестела полная луна, отражаясь на поверхности серебряным треугольником. Они держались за руки и шли вдоль моря, шлепая босыми ногами по воде. Ветер здесь дул сильнее, ласкал их лица. Время от времени до них доносились звуки музыки — вдоль бесконечно длинного пляжа Периссы стояли таверны; потом направление ветра менялось, и гул моря заглушал мелодию.
— Почему ты промолчала, когда я сказала, что тебе стоит сменить профессию? — спросила Жужка.
— А что ты хотела услышать?