Круги в пустоте

Человек, отдавший команду воинам, приосанился и звучно произнес:

– Жители славного града Ойла-Иллур! Неизмерима доброта Высоких наших Господ, богов неба, земли и преисподней, дарующих нам свет и тьму, радость и печаль, жизнь и смерть. Нас, ничтожных, оделяют они дождем и солнцем, виноградной лозой и рисовым зерном, посылают нам сны и вдохновляют наши мысли…

– Смотри, это маг! – шепнул пацаненок Митьке. – Из самого Тхарана!

– Да ты чего? Неужели настоящий? – Митькино сердце екнуло. Маг! Если это и в самом деле так, то вот они – люди, способные вернуть его домой! Ведь наверняка тот лысый мужик в парке, пообещавший ему “длительное и занимательное путешествие”, был магом. Вполне возможно, что и здешним. А раз так, есть надежда вернуться. Где вход, там и выход.

– А то! – обиделся мальчишка. – У нас ненастоящих не бывает, у нас если кто мага из себя корчит, а ничего не умеет, тому Тхаран голову рубит.

– А Тхаран – это кто? Или где? – заинтересовался Митька.

– Совсем ты темный, – снисходительно, точно взрослый дяденька глупому карапузу, пояснил пацан. – Тхаран – это у нас в Олларе такое сообщество магов. А слово “тхаран” значит утес, только это на старом языке, на нем сейчас только жрецы поют гимны.

Владелец синего плаща долго еще распинался о неимоверной доброте богов. Доброта, по его словам, заключалась в равномерной раздаче радостей и несчастий. “Равновесие! – выкрикивал синий. – Весы богов!” Потом он перекинулся мыслью на людскую неблагодарность, на тягу к невежеству и суевериям, что выражается в поклонении некоему никогда не существовавшему Единому, которого такие вот предатели попросту сочинили, дабы прельщать народ, и даже более того, они, будучи движимы ненавистью ко всему живому, хотят вызвать на головы мирного населения гнев Высоких Господ. И ужасное чуть было не свершилось, еще немного – и город провалился бы в пустоты земли, в царство Маулу-кья-нгару, но крепкий утес, Тхаран, вовремя выявил заразу, и теперь настало время умилостивить рассерженных богов, для чего необходимо отправить к ним на суд гнусных богохульников. Однако Тхаран, не желая излишней крови и надеясь на просветление даже помраченных умов, в последний раз обращается к предателям и предлагает им отречься от своих заблуждений и поклониться истинным хозяевам мира, богам Светлого Оллара. В таком случае грешники сохранят жизнь, и, будучи наказаны кнутом, отправятся искупать свои грехи в каменоломни.

– Нет! – неожиданно зычным голосом произнес вдруг один из единян, с рыжей бородой, доходящей чуть ли не до середины груди. – Не отрекусь я от Господа моего, Он мне защита, Он мне Свет и Путь, Он, Рожденный и Нерожденный, воссоздаст меня из праха в день гнева Своего и введет в небесную Свою горницу, а смрадные идолы падут, и сами они, и служители их вострепещут, ощутив в сердце своем дыхание Единого, и будет оно жечь их подобно пламени, и пламя сие будет вечно!

– Нет! – послышался второй голос, затем – третий, четвертый. Пятый, совсем молоденький еще парнишка, судорожно вздохнул.

– Я… Я поклонюсь! Я паду ниц пред Высокими Господами, и… – он действительно распластался на каменных плитах, захлебнувшись рыданиями.

По знаку синего мага двое стражником деловито стащили парнишку с помоста.

– Да как же ты, Хьяру-лимсе, – обернувшись к нему, горестно вскричал рыжебородый. – Ради временного обитания в теле губишь ты бессмертную свою душу имну-тлао! Все равно ведь умрешь, позже нас, но умрешь, и Единый не узнает тебя на небесных дорогах, и отвернет от тебя Свое лицо, и низринешься ты до дна пропасти!

Парнишка молчал, со свистом втягивая в себя воздух. Плечи его тряслись, глаза ошалело выкатились из орбит, и если бы не крепкие руки стражников, он наверняка бы шлепнулся в пыль.

– Ну хоть один умный нашелся, – желчно процедил второй из магов. – Ладно, начинаем.

Маги выстроились вокруг помоста кольцом, что-то тихо забормотали. Воины – Митька явственно видел это – напряглись, часть лучников взяла на прицел приговоренных единян, а часть – притихшую толпу.

Бормотание магов с каждой минутой делалось все громче и громче, постепенно Митька начал разбирать в нем какой-то сложный, но устойчивый ритм – странный, завораживающий и пугающий одновременно. Куда до них нашим рэперам, мелькнула вдруг мысль.

Потом он понял, что это уже не просто ритм – это песня, в которой нельзя было разобрать ни слова, но сама мелодия несла в себе смысл. И смысла этого Митька предпочел бы не ощущать, да куда там! Точно стальная рука сдавила его волю, перед глазами прыгали цветные пятна, а страх мутной пеленой обволакивал сердце. Точь-в-точь как на поляне в парке, когда плащ-болонья посмотрел на него. Мир вокруг пульсировал с бешеной скоростью, и мало-помалу вибрация эта передалась Митьке, ее невозможно было унять. Краем глаза он заметил, что и словоохотливый пацаненок, и суровый мужик слева, и вообще все вокруг тоже трясутся в такт магической мелодии.

Потом вдруг синие маги резко, точно по команде, остановились и подняли свои посохи, нацелив их на тихо бормочущих что-то единян.

– О Высокие Господа наши, возьмите же свое! – вскричал тот самый, что совсем недавно читал толпе лекцию о доброте здешних богов.

И тут Митька наглядно убедился, что здешние маги – настоящие. С концов посохов у каждого из них сорвалось гудящее синее пламя и устремилось к единянам. Огненные струи точно змеи обвили вскрикнувших людей. Крики, шипение, стоны, жадный треск огня, пожирающего человеческую плоть… Митьку замутило, он чувствовал, что еще немного – и его вывернет прямо на пыльную землю площади.

Несколько минут на каменном возвышении гудело пламя, метались в нем человеческие фигурки, кричали, таяли – а потом вдруг все разом кончилось, пламя исчезло. Четыре темных пятна среди серых камней. Четыре точки, расположенные слегка искаженным квадратом. Четыре буквы на гранитной странице.

А потом площадь взорвалась рукоплесканиями. Крик стоял такой, что у Митьки заложило уши. Толпа, еще секунду назад оцепенело взиравшая на хищное пламя, сейчас прыгала, вопила, хлопала в ладоши, фонтаном выплескивая в белесое от жара небо свою сумасшедшую радость. Мелькание рук, ослепительные улыбки, восторженные глаза. Митькин новый приятель, загорелый мальчишка в потертом кожаном ошейнике, прыгал и вопил вместе со всеми, крутился в безумной пляске, и сизые рубцы на его спине колыхались, точно ветви дерева, колеблемые ветром. А самое страшное – Митька чувствовал, что и сам готов задергаться в судорожных конвульсиях, захлебнуться не то смехом, не то плачем, хлещущие отовсюду волны радости подбрасывали его, крутили как щепку, и не было сил сопротивляться.

Потом вдруг безумие схлынуло, подчиняясь уверенному жесту синего мага. Народ вновь замер, готовый внимать каждому слову.

Маг, руководивший жертвоприношением, взошел на каменный помост, поднял свой посох и по новой пустился в рассуждения о доброте богов и пагубности учения единян, но Митька уже не в состоянии был слушать. Проталкиваясь сквозь плотно сбившуюся толпу, он опрометью бежал, сам не зная куда, да и неважно – лишь бы подальше отсюда, от страшной песни синих магов, от четырех кучек пепла, от звериного восторга людей.

Возле какого-то забора, в нескольких кварталах от площади, его наконец вырвало. Мерзостный вкус во рту вернул его в реальность. Пошатываясь, Митька поспешил убраться отсюда, пока не выскочил кто-нибудь и не надавал по ушам.

13

Огурцы болели. Нежные еще листочки покрылись бурыми пятнами, скрутились, и всем своим видом намекали, что на зиму никаких банок закручено не будет. Виктор Михайлович не успел еще и переодеться в дачное, когда Настя скорбным тоном сообщила ему эту новость. Петрушко молча кивнул и пошел в огород осматривать потери. Да, действительно, какая-то зараза. Хотя, может, еще удастся спасти?

Крикнув жене, что чай будет пить позже, он направился к соседям с южной стороны. Чердынцевы славились в поселке как опытные огородники, у них и огурцы, и томаты, и всякий прочий овощ чувствовали себя как нельзя лучше. Вот любит же их земля, понимает…

К счастью, все семейство Чердынцевых было в сборе. Они пили чай в саду, под яблоней. Трава вокруг изобиловала опавшими цветками, казалось, кто-то разбрызгал из распылителя белую эмаль.

– Здоров, Виктор, – приветливо махнул ему из-за стола Сергей Ильич, – давай к нам. Что-то давно тебя не видно.