Кругом одни соблазны

– А что именно неправда: что были в той опечатанной квартире, подкинули сфальсифицированные улики, а потом милицию вызвали? Уж так вам хотелось форсировать события. Потом мы еще вместе в такси ехали. Помните? – Я ослепительно улыбнулась ему. Насколько мой подбитый глаз позволил, а сама исподтишка наблюдала за Леночкой.

Она в каком-то оцепенении снова и снова перебирала снимки. На лице ее отразилась смесь ужаса и отвращения. Ковалев заметил это и прямо перед ней бухнулся на колени, прямо как в фильме не очень высокого пошиба:

– Не верь, я умоляю, не верь! Это неправда!

Она отстранилась от него. В ее глазах читались испуг и презрение. Он опять воззвал ко мне, все так же стоя на коленях:

– Вы не имеете права! Вы слышите меня? Не имеете! Я не убивал Таню. Я не убийца, нет, нет, нет!

Во мне это не вызвало жалости. Я была готова идти до конца. И даже блефовать. Если все удастся, ему уж точно не отвертеться.

– Убивали, – сладчайшим голосом произнесла я (имела полное право на такую вольность). – А ключи от Лешиной квартиры с необычным брелоком у вас. И они вам больше не понадобятся. Я вас смею в этом заверить. И будет гораздо лучше, если вы сами пойдете в милицию и все расскажете.

– Но у меня нет никаких ключей, – при этом он судорожно, но совершенно непроизвольно ощупал карман своих брюк. И вздохнул. Как мне показалось, очень даже облегченно.

– Ладненько. Тогда покажу вам фокус от Тани Ивановой. Хотите? Елена...

– Владимировна, – подсказала она мне.

– Елена Владимировна, вы будете свидетелем того, что сейчас произойдет.

Женщина молча кивнула, глядя на меня во все глаза.

Он настороженно замолчал, а я издала условный свист (у меня это всегда неплохо получается). И тут же в ответ прозвучал такой же свист и мягкий женский голос:

– Леша, я тут, Леша, я тут.

Вот такие пироги. Просто блеск. Надо будет себе такой когда-нибудь приобрести. А то я, рассчитывая на свою феноменальную память, вечно теряю ключи от машины. Однажды даже безвозвратно потеряла.

Я поднялась и пошла к полке с банками для круп – именно оттуда раздавался голос. Для уточнения места их расположения пришлось еще подсвистнуть. Ключики-то из банки с пшеном отвечали.

Вот так, мерзавчик, не рассчитал, что тебя подобная мелочь подвести может. Красивый брелочек. Теперь им полюбоваться можно, а не только томный женский голосок послушать.

– Здорово, правда, Игорь Игоревич? Умеют же японцы делать, паршивцы этакие.

Ковалев неожиданно вскочил с колен и вырвал у меня ключи из рук.

– Сядь, Игорюш. Я не верю, что это ты. Но ты должен все объяснить. Обязан. Если ты сумеешь это сделать, то я поверю тебе, а не ей.

Он судорожно утер тыльной стороной ладони пот со лба и сел.

– Да, Лена, наверное, так я и сделаю.

И, уже обратившись ко мне, добавил:

– А вы и правы, и нет. Я не убивал, но все остальное так и есть, как вы описали. Но я вынужден был так поступить, потому что защищал себя. Защищал, – и он закрыл лицо руками.

– От чего защищал, Игорь? – вновь вмешалась Лена.

– Нет. Не так. Не от чего, а от кого. Я попробую рассказать внятно, хотя и сам во всей этой истории ничегошеньки не понимаю. Я сейчас, вот закурю... Только вы, Татьяна, не оставляйте меня в беде, пожалуйста, – он жадно затянулся.

Мне тоже захотелось курить. И я вынула из пачки сигарету.

– Поверьте мне, Таня, и помогите все это распутать.

Вот тебе и здрасьте. Кажется, исповедь Игоря Игоревича будет выглядеть совсем не так, как я ожидала.

Вспомнила вдруг, что не сказала Вадиму даже номер ковалевской квартиры. Теперь места себе не находит. Да и время такое, что скоро «петухи пропоют», а тут ни коня, ни воза. И исповедь скорее всего будет долгой.

Однако делать нечего. Я тяжело вздохнула. А Игорь Игоревич начал свой странный и сбивчивый рассказ.

* * *

– Танюшку, как я уже сказал, я с раннего детства воспитывал. Она долго и не подозревала, что я ей неродной отец. Да какой же неродной, если она на моих руках выросла? Я любил ее, как своего собственного ребенка – своих у меня никогда не было. Моя первая жена не хотела обременять себя детьми. А с Валей в роддоме познакомился. Я там подрабатывал. Ее после родов оперировал. У нее в послеродовой период возникла атония матки.

Поймав мой вопросительный взгляд, он пояснил:

– Матка не сокращалась. Началось сильнейшее кровотечение. Такая патология трудно лечится. Чтобы спасти пациентку, пришлось удалять матку. Детей у нее больше быть не могло, как вы понимаете.

Это я понимала. Но, кроме того, я понимала, что Вадиму не светит сегодня попасть домой. Но что поделаешь. Издержки производства. Перебивать Игоря сейчас нельзя, иначе он потеряет нить разговора или просто замкнется в себе.

– Она в тот период была очень одинока и несчастлива. У нее как раз с мужем неполадки всякие начались. Мне было до боли жаль ее. Я, как лечащий врач, часто заходил к ней в палату, мы подолгу беседовали с ней. А когда ее выписали, я вдруг понял, что мне ее ужасно не хватает...

Я все-таки не выдержала и сказала:

– Извините, Игорь Игоревич, но, по-моему, вы отвлеклись. Ведь это все в далеком прошлом, не так ли?

– Простите, Таня, за многословность, но только так смогу объяснить, почему я не мог убить Танечку... Через месяц я разыскал Валю по адресу, указанному в «Истории родов». Оказалось, что с мужем она к тому времени рассталась. Короче, со временем мы с ней поженились. Так что Таня – моя дочь, понимаете? Моя. До двенадцати лет она просто обожала меня. А потом произошел раскол. Я влюбился в Лену, как мальчишка. Я просто голову потерял. О нашей связи узнала Таня.

– Каким образом?

– Она нас застала...

Лена как-то так сразу засмущалась, поднялась и взяла в руки джезву, намереваясь сварить кофе.

– Я обещал ей, что поговорю с ее матерью, обещал даже порвать с Леной. Я тогда не был готов разрушить семью. Из-за Тани. У ребенка должен быть отец. А она узнала ко всему прочему, что я ей неродной, даже папой перестала звать...

Я вновь решила перебить его и ускорить повествование:

– А вы знаете, что Таня вела дневник и записывала туда все свои мысли и чувства?

– Нет. Об этом я ничего не знал.

– Так вот, Игорь Игоревич, Таня написала в этом дневнике, что вы пытались ее совратить.

У него даже лицо вытянулось.

– Да вы что такое говорите, Таня? Она мне была дочерью, и я любил ее. Любил!!! Я не знаю, что написала Таня в своем дневнике, может, она неправильно расценила некоторые мои поступки. Не знаю... Я ведь не задумывался о том, что она выросла. Для меня она продолжала оставаться все той же маленькой девочкой. Может, я заходил к ней в комнату в неподходящий момент, только ведь я над этим не задумывался. Для меня она была моим ребенком...