Круговерть бытия 2

Мы сторговались за сто серебряных рублей. И это еще по военному времени за такого прекрасного коня было дешево, хотя обычные цены на верховых лошадей держались в районе 40–80 рублей. Но офицеру нужен конь лучше, чем у простого казака.

Правда, из-за мизерного жалования, наличных у меня почти не было. Помог отец. Подсчитав расходы и ужаснувшись итогу, он все же внес за меня 3/4 суммы. Этот расход он признал обоснованным.

Хотя все познается в сравнении, если рядовой казак на войне, вдалеке от дома получал всего один рубль в месяц грязными, то в моем случае как хорунжему (то есть офицеру, подпоручику) выплачивалось уже пятьдесят. Правда, казна платила нам бумажными ассигнациями. Которые тут не стоили ни шиша.

Считай половину на размен, минус удержания и госпитальный сбор, но на рублей двадцать серебром чистыми каждый месяц я уже мог надеяться. Это жалование, правда, нам безбожно задерживали месяца на два-три, но все равно выплачивали.

В случае с моим отцом, как с подполковником, входящим в круг офицеров высшего ранга, его ежемесячный доход составлял чистыми более ста рублей в переводе на серебро. Огромные по местным меркам деньги.

А за время действия ультиматума, когда турки отчаянно боялись, что русские и казаки возьмут и сожгут Стамбул, в пригороде столицы на Босфоре я встретился с одним из крупных столичных торговцев лошадьми и честно сторговал у него чистокровного арабского скакуна по имени Шейх. Обещая, что если штурм будет, то я обеспечу ему свое покровительство.

Тут же мы сделку закрепили договором у кадия. На продажу коня турецкоподданному Иону Петреску. Шейху цена была в России более 300 рублей. Здесь мы сторговались за 220. Я дал 50 рублей задатка местному лошадиному барышнику и обещал, не пожалеть еще 50, чтобы в случае, если не обнаружу Шейха в Таганроге до 15 ноября, то торговцу перерезали горло.

Благодаря своим связям со старообрядцами и цыганами связи в преступном и около преступном мире Стамбула у меня появились, так что я вполне мог выполнить свое обещание. Да и страх перед казаками был велик. Скоро мир, так что я могу в любой момент появиться в Стамбуле, и тогда даже вся султанская стража виновного не спасет. А оттоманская звезда определенно начала тускнеть…

Окончательную расплату в Таганроге в размере 200 рублей (в том числе плату за перевозку) должен был обеспечить один казак из нашего полка, отправляющийся на Дон в отпуск по ранению. Через старообрядцев я обеспечил ему вексель, который он должен был поменять у купцов на серебро в Таганроге. Эту лошадь я думал использовать на племя.

Казаки издавна занимались «Мичуринством», прививая к неприхотливым татарским бахмутам кровь лучших арабских и персидских лошадей. Эти лошади, смешивая в табунах еще и со степной лошадью калмыцкой породы, дали ту донскую казачью лошадь, которая так прославилась во всех войнах резвостью и выносливостью.

Глава 18

Но не все проблемы решались мной так просто. В середине августа в лагере под Адрианополем, появился, вместе с другими офицерами штаба Дибича, к «шапочному разбору», мой старый недруг — поручик, князь Мещерский, Владислав Васильевич. Обозный молодец. Автор двух нашумевших в свете постановок крепостного балета. В домашнем «театре».

Это был человек, созвучный эпохе. Он делал все то, что требовала эпоха. Однако, эпоха требовала многого, но у князя Мещерского отчего-то не брала ничего.

Из «хроники великосветской жизни» известно, что в этих княжеских «новаторских» произведениях худосочные крестьяне «Ромуальдычи» изображали из себя легендарных античных пастухов и пастушек и, занюхнув заскорузлую портянку, вечно блеяли к месту и не к месту:

— Бэ! Бэ! Черная овца!

И тут начинает играть оркестр. Из 800 человек. После чего все весело и лихо плясали по-матросски.

Благородная публика, ошеломленная бездарностью постановки, была в полном восторге! Это же Вам не какая-нибудь ария Хозе из оперы Бизе.

В общем, хорошо было. В будущем такого нет. Иссякла буйная фантазия…

Князь вновь меня заметил и снова воспылал ко мне жгучей ненавистью. Подговаривая против меня своих прихлебателей и приятелей-офицеров.

Тут надо сказать, что ненависть у этого придурка ко мне не была пустым капризом, а налагалась на прочную классовую основу. Русские офицеры были достаточно закрытой дворянской кастой. В то время, как каких-то полвека назад, казаки были в военном деле почти полностью независимы и жили своими старыми обычаями.

Казачьи офицеры выбирались станичниками среди отличившихся в боях воинов. За проявленную храбрость и распорядительность, проявленные в сражениях. Раньше было так, что казак на войне исполнял обязанности старшины, есаула, производился в хорунжие, как я, а потом приходил домой и становился опять простым казаком. Русские же офицеры, оставаясь всегда в своих чинах, получая вместе с офицерским чином и дворянство, были от этого как бы выше офицеров донских.

Пока казаки жили сами по себе, своим умом, это как-то прокатывало. Станичники могли оставаться равными между собой, не смотря на чины и звания. Но это обстоятельство по мнению верхов, разлагало русскую армию.

Оттого при матушке-Екатерине в 1775 году приняли решение, чтобы донские офицеры, оставаясь казаками, стали делаться дворянами Российской империи. При этом войсковая старшина и выше — полковники, генералы и главные атаманы получили потомственное дворянство. То есть полковничьи дети уже считались дворянами от рождения.

И лишь буквально каких-то тридцать лет назад, при императоре Павле I, за подвиги донских казаков, оказанные в войнах, велено было, в 1798 году, сравнять донских офицеров чинами с офицерами регулярными. Но это было только началом большого пути, закончившимися реформами государя Александра II аж в 1858 году. Когда нам, наконец, стали постепенно увеличивать жалование. В результате сливания казаков с остальным русским населением империи.

Но сейчас по-прежнему простые казаки, ни в коей мере не говорящие по-французски, могли выслужить себе как личное, так и потомственное дворянство, не занимаясь лизоблюдством, а исключительно в бою. И это мог сделать всякий из нас. Не взирая на происхождение и благосостояние.

Что в значительной мере бесило определенную прослойку офицеров, которые считали себя солью земли, на основании того, что их предки на протяжении нескольких поколений служили царскими «жопотирами».

И вот они такие сэры и пэры все в белом, и мы тоже лезем со свиным рылом в «Калашный ряд». Малограмотное мужичье. Между тем, с последним утверждением приходится где-то согласиться. Нормальное образование в эти годы на Дону получить было негде. Сам знаменитый атаман Платов, умерший 11 лет назад, считавшийся весьма образованным человеком, писал довольно безграмотно.

Наши полковые командиры — полковник Бакланов и мой отец, выходцы из низов, тоже пишут через пень-колоду. В активе моего аватара два года обучения грамоте в хуторе и станице у разных людей за медные деньги. Да плюс два года в Крыму отец нанимал мне репетитором директора тамошнего уездного училища в Феодосии. Конечно, я сам, как человек из будущего, заткну за пояс здешних академиков, но мне эти знания афишировать не хочется.

Но иногда приходится высовываться.

Многие приказы из штаба, сопровождающиеся топографическими картами, к тому же с названиями на немецком языке, мне приходиться растолковывать своему полковому начальству. А как иначе? Латиницей они не владеют и топографические знаки не различают. Заведут наш полк на Кудыкину гору. Ведь у нас ориентируются только на местности и время определяют только по солнышку.