Крупным планом
Шрифт:
20 октября. Гуляли с внучкой по холмам. Она теперь самостоятельная, не только ты её куда-нибудь ведёшь, но уже и она может настоять на своём и повести совсем не туда, куда ты задумал. Научилась говорить бабушкино имя — Галя. И даже первое своё словосочетание: баба Галя. Если ей что-то нужно, говорит: га-га-га, хотя уже давно может говорить дай. Яблоко у неё — бля-бля, дед — де-де.
По пути на службу засигналил мобильник — позвонил профессор Тофик Меликов. Сказал, что приехал председатель Союза писателей Азербайджана Анар и племянник Самеда Вургуна Мансур Векилов (настоящая фамилия Самеда Вур- гуна тоже Векилов).
Я с благодарностью принял предложение встретиться с ними и порадовался, что увижу Мансура.
Позвонил Кузнецову домой — он прийти не сможет, неполадки со здоровьем. Попросил меня поговорить с Анаром и пригласить его на встречу в МСПС, в понедельник.
У входа в ЦДЛ встретился с дочкой. Разделись, вошли в Большой зал, где уже полно кавказских людей. У нас места в первом ряду. Здесь же Тофик Меликов, он сказал, что из-за болезни не смог приехать Мансур Векилов. И напомнил мне, что моё место в президиуме. Познакомил меня с Анаром — коренастым человеком с большой головой, большим лицом и несколько замедленным взглядом. Я сказал ему о предложении Кузнецова встретиться для разговора. Анар не спросил, где и когда, а стал объяснять, что остановился он в представительстве Азербайджана в Москве, в гостевом доме, но, к сожалению, не знает, какой там номер телефона. И времени у него мало, как у всякого гостя Москвы. Так что лучше всего договариваться с Тофиком, он поможет нам связаться.
Открыл вечер Тофик Меликов. Он стал говорить о жизни и творчестве Самеда Вургуна. При этом не удержался от банальностей: и трудно жил Самед в тоталитарном государстве, и под давлением властей, а часто из страха репрессий, писал о вождях — о Ленине, о Сталине; воспевал и восхвалял революцию, социализм и светлое будущее — коммунизм. Не преминул также сказать о выдающемся таланте поэта, его широчайшем творческом диапазоне, правда, в рамках соцреализма. И предоставил слово мне.
Я прочитал обращение Михалкова и решил дополнить его:
— Наше круто изменившееся время, — сказал я, — подвергло ревизии многое из того, что ещё недавно было дорого нам и составляло смысл нашей жизни. Не обошлось без перегибов. Многих хороших писателей, деятелей искусства стали обвинять в приверженности соцреализму. Обязательно утверждается, что всех поголовно писателей держали в узде, что писатели боялись пойти «не в ногу» и, дескать, поэтому писали о вождях, о революции и прочий вздор. При этом забывается, а часто лицемерно отбрасывается тот факт, что наша страна в двадцатые- пятидесятые годы, по выражению Томаса Манна, находилась на революционном подъёме. Писатели, как и подавляющее большинство граждан Советского Союза, строили новое общество, крепя мощь Державы. «Писали из страха?» Кто писал из страха? Маяковский писал о Ленине, о социализме «из страха?» Или Есенин? Или Пастернак и Мандельштам? А какой, скажите, страх владел Самедом Вургуном? Бросают в него камни как в представителя соцреализма, но я сейчас вам прочитаю строки, которыми он завершает своё стихотворение «Рейхстаг» в переводе Павла Антокольского:
Здесь вписаны и ваши имена,
Сыны Баку, сыны родного края.
Пускай придут иные времена,
Ваш подвиг будет жить не умирая.
Вот он стоит, поверженный рейхстаг,
Проломы, бреши, битый камень, щебень,
Куски колонн, провалы, в ста местах
И купола раздавленного гребень…
И падают снежинки на рейхстаг,
Ткут саван для железного скелета,
И
внятно говорит картина эта:Любой завоеватель кончит так!
Каким вождём или каким «режимом» подсказаны эти слова? Из какого «страха» они написаны? И если такие стихи — соцреализм, то я за соцреализм! — так завершил я своё выступление.
23 октября. Завтра день рождения Саши, а подарка у меня ещё нет.
Утром встретился с Кузнецовым. Пришли к нему в кабинет. Он попросил меня побывать на вечере «15 лет независимости», который проводит посольство Казахстана, и, в случае необходимости, выступить от МСПС. Задумался и заговорил совсем о другом:
— Я хочу, чтобы то, что сейчас я вам скажу, осталось между нами. Мне кажется, необходимо от Бояринова передать вам решение всех оргвопросов. Чтобы вы отвечали за оргработу, а ему оставить только экономику. Чтобы вы были здесь, как когда-то Верченко в Союзе писателей СССР. Вы и так этим успешно занимаетесь, но я хочу, чтобы это было официально закреплено за вами. Мы все ждём окончательного решения суда по нашей недвижимости, и тогда мы сможем многое поправить в наших издательских делах, в осуществлении премии для переводчиков. А возможно, и в зарплатах для сотрудников. Как ваше мнение?
Я не мог согласиться с его предложением. Во-первых, большей власти, чем у меня есть, мне не нужно. Мне вообще власть над писателями не нужна, над писателями властен только Бог. Во-вторых, это обязательно приведёт к столкновению между мной и Бояриновым. А подобных отношений нам только и не хватало. В-третьих, как же Кузнецов, такой опытный руководитель, не понимает, что он делает? Если для него это попытка ещё больше приблизить меня к себе, то весьма неуклюжая. И ещё более неуклюжая, если он таким образом хочет укрепить меня.
— Феликс Феодосьевич, я думаю, делать этого не нужно. Мы с вами уже работаем, у нас неплохо получается, и будем работать дальше. Пускай всё остаётся как есть. У нас в коллективе сейчас неплохая обстановка. Всё идёт, как задумано, как определено нашими планами.
— Ну хорошо, — согласился он. — Так и будем действовать.
Кажется, в этом объединяющем обоих «так и будем» есть понимание того, что он видит мою правоту и согласен со мной.
24 октября. Вечером всей семьёй отмечали Сашино тридцатилетие. Подарили ему две рубахи и галстук. У папы юбилей, а все разговоры о дочке. Она в это время спала в своей кроватке.
26 октября. В «Московском литераторе» вышла моя статья о слёте городов- героев в Смоленске. Несколько десятков экземпляров газеты я передал генералу Мартынову.
Целый месяц «бушуют» венгры в Будапеште. Поводом к протестам и требованию отставки правительства социалистов во главе с Дюрчанем послужило его признание в том, что они (правительство) врали народу о положении дел в венгерской экономике. А тут подошёл юбилей — 50-летие печально знаменитого венгерского восстания. Или революции, как принято сейчас называть. Тогда советские танки яростно расправились с восставшими. Более 700 наших солдат и офицеров погибли в той операции. Но порядок в Венгрии навели. По плану «Вихрь», который разработал тогдашний министр обороны СССР маршал Г. Жуков, в Венгрию вошли 17 дивизий в количестве 60 тысяч человек и 6 тысяч танков. Руководил операцией маршал И. Конев.
Кроме того, под руководством Яноша Кадара для подавления восстания были созданы отряды «фуфаечников», как их называли сами венгры. Такое название они получили потому, что с советских складов им выдали военные фуфайки. Их численность составила 25 тысяч человек. Они сыграли важную роль в наведении порядка в Будапеште, а потом были преобразованы в Народную милицию.
Главный организатор венгерской революции, бывший сексот Ежова-Ягоды Имре Надь (возможно, один из тех, кто расстрелял царскую семью) был казнён. А вместе с ним и более 200 его активных помощников.