Крупская
Шрифт:
Перед корреспондентом была полная достоинства, умная, эрудированная представительница партии, правящей в России.
Корреспондент откланялся, и Надежда Константиновна очень скоро забыла о нем. Он сам наполнил о себе. Однажды, приехав к обеду из Наркомпроса, Надежда Константиновна получила от Владимира Ильича английскую газету. Все подробно описал англичанин: и внешний облик Крупской, и ее кабинет. Рассказал, как и о чем они говорили, и сквозь строчки невольно читалось его удивление этой не укладывающейся в рамки мещанских понятий первой леди России. Слушая статью, Надежда Константиновна смеялась: "Мещанин остается мещанином. Так он ничего и не понял. Жаль потраченного на него времени". Характерно, что самые реакционные издания и самые враждебные по отношению к Советской власти авторы писали о Крупской с уважением, отдавая дань ее заслугам и самоотверженности. В 1924 году в берлинском издательстве "Наши проблемы" вышла книга некоего журналиста Георгия Попова "Стремящимся в Россию". Автор, полурусский-полунемец, посетил Советскую Россию дважды — в 1922 году и в 1923 году — как корреспондент американского газетного синдиката "Hearst-Press" и немецкой "Frankfurter Zeitung". Рассказывая о встречах с видными деятелями партии и государства, Попов пишет о Крупской: "Мне ее характеризовали следующим образом: "Крупская прилежная работница, добрая, скромная женщина, всем
Попов добился разрешения встретиться с Надеждой Константиновной. К тому времени Наркомпрос размещался в здании на Сретенском бульваре. Подробно описывает автор и обстановку, и публику, и служащих, наполняющих здание. Он разглядывал агитационные плакаты, висящие в приемной, "как вдруг открылась дверь, и вошла пожилая женщина, вся в черном, и несколько минут говорила по телефону. Она держала себя весьма спокойно и уверенно и производила впечатление почтенной бабушки… Когда она удалилась, мне сказали, что это и есть супруга Ленина. Несколько минут спустя я уже сидел перед нею и чувствовал себя так, как если бы я с ней был знаком много лет. На близком расстоянии она казалась гораздо моложе; когда же речь касалась близких ее сердцу предметов, в глазах вспыхивал молодой огонек. Серьезная и вдумчивая, немного застенчивая, в общем симпатичная. При личном общении с ней чувствуешь действительно, что этой женщине все внешнее и "репрезентативное" не по душе. У нее другие интересы". И далее автор пишет, с какой радостью рассказывала Надежда Константиновна об успехах в деле просвещения масс, о новых школах, о том, что делает Советская власть для трудящихся.
Уэллс не понял Ленина, а проницательный Б. Шоу не смог до конца понять Надежду Константиновну. Шоу приехал в Горки летом 1931 года в сопровождении американской политиканствующей миллионерши леди Астор. Крупская и Мария Ильинична встретили их радушно. На стол поставили свежий мед, ягоды, купленные в совхозе. Стол накрыли на балконе, откуда открывался великолепный вид на зеленый тенистый парк. Леди Астор ахала и закатывала от восторга глаза. Шоу неодобрительно на нее поглядывал. Он привез в подарок Надежде Константиновне огромную коробку шоколадных конфет и последнее издание своих произведений. Разговор налаживался с трудом, как это бывает, когда встречаются люди совершенно незнакомые. Тем более если это представители двух разных мировоззрений. Переходили от одной темы к другой. То о спектаклях в Москве и Лондоне, то о воспитании. Разговор шел по-английски. И вдруг… Надежде Константиновне показалось, что она не поняла. Шоу повторил: "Как вас обеспечил Владимир Ильич?" Как-то не пришло в голову, что этот умный человек может задать столь нелепый вопрос. Поэтому она на всякий случай предложила перейти на французский язык. "Мне кажется, я неточно поняла вас, по-французски я говорю лучше". Но и на французском языке она услышала тот же вопрос: "Как вас обеспечил ваш муж?" Надежда Константиновне улыбнулась: "Никак не обеспечил". ("Слово-то какое — обеспечил, уж к Володе совершенно не подходит", — мелькнуло в голове.) "Никак?! — на лицах Шоу и Астор откровенное недоверие и изумление. — Но вы уже не так молоды". — "Я не считаю себя старухой". Писатель смутился: "Нет, нет, Я хотел…", но, не закончив своей мысли, обратился к Астор и совершенно в своем саркастическом тоне прибавил: "Запиши — в Стране Советов тоже нельзя говорить с женщиной о ее возрасте". И, обратившись к Крупской, погасив улыбку, продолжал: "Я хотел только сказать, что в жизни человека неизбежно наступает такой момент, когда надо думать об обеспечении себя в старости". Надежда Константиновна посмотрела на Маняшу, которая низко склонилась над чашкой чаю. Все равно было заметно, как вздрагивают от смеха ее плечи. Не хотелось спорить, оборвать разговор — невежливо. "В Европе — да. Но у нас эту заботу берет на себя государство. Зачем же мне думать об этом?" — "Социальное обеспечение? — скептически протянул Шоу. — Я изучал этот вопрос у нас в Англии, и у вас об этом тоже много говорят". Леди Астор не теряла надежды выяснить вопрос до конца и бесцеремонно перебила Шоу: "Но у вас в Союзе не отменено авторское право. Труды Ленина печатаются на многих языках мира. Авторские права завещаны вам?" Лицо Надежды Константиновны стало непроницаемым. "Труды Ленина принадлежат народу, Советскому государству", — прозвучал ответ. Желая прекратить разговор, писатель быстро повернулся к Астор и сказал: "Ты понимаешь? Это умный ответ на глупый вопрос!" Но американка не сдавалась, она не понимала, не хотела и не могла понять: "У вас после смерти мужа жене дают пенсию. Вы ее получаете?" — "Нет, я работаю и обеспечиваю (Надежда Константиновна невольно подчеркнула это слово) себя сама, зачем же мне эта пенсия?" — "Как зачем?" — Астор всплеснула руками и таким многозначительным взглядом окинула платье, туфли Надежды Константиновны, скромную сервировку и сверхскромное угощение, что продолжения разговора не потребовалось. "Отказаться от пенсии и так жить!" — этого понять было невозможно.
Терпение Надежды Константиновны стало иссякать, и, чтобы прервать наступившее неловкое молчание и как-то закончить беседу, она взяла со столика том своих "Воспоминаний о В.И. Ленине" и протянула его Шоу. Тот приложил руку к сердцу и галантно поблагодарил: "Я очень рад, я тронут, я благодарен. Воспоминания о Ленине, написанные Вами, должны быть увлекательными". Если бы он остановился и не произнес этой салонной фразы: "Но из воспоминаний жены о муже нельзя узнать правду". Та пропасть, которая разделяла два мира, зазияла во всю ширь. Эта фраза была уместна в лондонских гостиных, возможно, там она воспринималась как острота, но здесь, в Горках, где жил и умер Ленин, в его семье… Только необыкновенное самообладание Крупской не позволило ей показать, как это ее покоробило. Голос ее был все так же мягок и ровен, когда она ответила: "Ленин и я — мы члены партии, в первую очередь члены партии. Этим определяется все. И в книге я рассказываю о нашей общей борьбе". Шоу и Астор раскланялись. Машина отъехала от дома. Надежда Константиновна и Мария Ильинична взглянули друг на друга и расхохотались. "Знала я, что ничего из этой встречи не выйдет, хоть и очень он умный человек", — сказал Крупская.
До конца жизни Крупской ее имя, ее жизнь и деятельность будут привлекать внимание мировой общественности. И одна за другой будут появляться в печати разных стран статьи, посвященные Надежде Константиновне. И сейчас в ее комнате лежит среди документов и различных материалов пожелтевшая от времени газета из Америки "Питтсбург Пресс" за 30 декабря 1934 года. Газету переслали через Советское бюро Международного комитета горняков. На четвертой странице Крупской посвящена большая статья Ричарда Халибертона. Вот что он пишет для американских читателей: "Москва. СССР. За столом в маленьком, но очень удобном кабинете сидит первая леди России.
Это гражданка Крупская, вдова Ленина. Ее имя — одно из тех имен, которые знает каждый русский. Нет женщины, которая столько бы сделала, сколько она. Когда я вошел в кабинет (она одна из комиссаров — заместитель министра образования), она сидела, облокотившись на стол, так, как будто она была невероятно усталой, черный платок накинут на плечи, белоснежные волосы вокруг сильного, но доброго лица собраны в небрежный пучок. Ее утомленные веки были полуопущены. Я увидел женщину, на долю которой выпало много переживаний, которая боролась, боролась всю свою жизнь, за самое лучшее, за мечту… Когда она улыбалась, усталое лицо ее оживлялось, а когда она заговорила, можно было сбросить ей 40 лет. Она говорила быстро и энергично. Ясность ее мысли, сила характера сразу же захватили меня, как они захватывают каждого, кто сталкивается с этой чудесной пожилой леди. Теперь я понимаю, почему как оратор и как руководитель она представляла собой одну из самых мощных сил революции. И даже теперь она часто выступает на собраниях и по радио, и все ее выступления слушает вся Россия. Мне разрешили поговорить с миссис Лениной около часа (к счастью, она говорит по-английски). Теперь она занимается образованием и эмансипацией женщин. В этом уважаемая гражданка Крупская и ее министерство совершили переворот".Встречи, интервью, статьи… Многое из этого впереди. А сейчас, в двадцатом, они сидят в столовой и смеются, читая рассуждения англичанина, который так много смотрел, но так мало увидел в России, в стране, постоянно удивляющей мир своей титанической борьбой с прошлым во имя будущего.
В ноябре 1920 года открывалось Всероссийское совещание политпросветов губернских и уездных отделов народного образования. Задолго началась подготовка к этому большому событию. В отделе, руководимом Крупской, "толчея непротолоченная" еще усилилась, так как за инструкциями стали приезжать представители с мест. И в разгар подготовки Надежда Константиновна заболела. Врачи требовали, чтобы она соблюдала строжайший постельный режим. Она волновалась и тайком от родных и врачей звонила по телефону или вызывала к себе в Кремль того или иного работника. Д.Ю. Элькина рассказывает:
"Однажды она вызвала меня к себе и таинственно сказала, что Ильич запрещает ей вести деловые разговоры, а сейчас его нет и до его прихода мы успеем о многом переговорить. Я начала записывать все, что поручала нам сделать Надежда Константиновна до своего выздоровления, и была поражена, какую она провела работу, как тщательно обдумала каждую деталь не только своего выступления, но и других докладчиков, которые должны были выступать на съезде.
— Вот с этим товарищем, — говорила она, называя фамилию, имя, отчество и наркомат, где тот работал, — надо поговорить так, чтобы он понял особенность нашей аудитории. Он любит статистику, как бы за цифрами не забыл живого дела. А этот, — снова фамилия и т. д., - очень увлечен картиной жизни Советской страны, какой она будет через десять-двадцать лет. Попросите его осветить явления настоящего, и не только положительные, но и отрицательные, и навести на мысль наших политпросветчиков о том, как им бороться с такими явлениями. Нельзя бороться со злом, закрывая на него глаза.
Хотя Надежда Константиновна торопилась, а я усердно записывала ее поручения, время быстро промелькнуло, и мы так увлеклись, что не заметили, как вошел Владимир Ильич. Когда Надежда Константиновна его увидела, она, как провинившаяся школьница, смутилась и стала уверять его, что делами мы не занимались и она совсем-совсем не устала. Владимир Ильич засмеялся и погрозил ей пальцем…"
Совещание открылось 1 ноября в Большой аудитории Дома съездов Наркомпроса. Зал, вмещавший несколько сот человек, был заполнен до отказа. 3 ноября на совещании выступил Ленин, на другой день Надежда Константиновна сделала доклад "Очередной план работы Главполитпросвета". В аудитории установилась такая тишина, что каждое слово, произнесенное тихим голосом Крупской, было слышно делегатам. Один из избачей-делегатов сказал о ее докладе: "Тише всех говорила Надежда Константиновна, но ее голос был самым громким: она точно подслушала те вопросы, с которыми я приехал сюда, и ответила на них".
А через несколько дней после совещания политпросветчиков Владимир Ильич пришел домой оживленный; он пригласил жену поехать в село Кашино на открытие сельской электростанции. В Волоколамском районе только за 1919 год крестьяне построили несколько маленьких станций.
Четырнадцатого ноября, во второй половине дня, поехали в Кашино. "В селе настроение было праздничное. На улице было много народу, чисто, тепло одетого, множество ребят. Нас провели в избу, где струнный оркестр играл "Интернационал". Ильича посадили в красный угол, стали угощать. Потом снимались мы с ребятами. Открытие было торжественное. Уже смеркалось, на улице около большого электрического фонаря было устроено возвышение. Выступал Ильич. Выступал крестьянин Родионов. "Загорелся свет неестественный", — говорил он. Потом из Кашино поехали в село Ярополец. Помню, как дорогой рассказывали севшие с нами в машину агроном и какие-то рабочие о планах дальнейшей стройки. Волновались говорившие, волновался Ильич. В Яропольце нас провели в клуб… Крестьяне говорили об электрификации, но больше всего о культуре. "Школа у нас плоха, — говорил один крестьянин. — Мои ребята вон третий год в школу бегают, а чтобы умнее стали — не видать что-то".
Уже поздно ночью Ульяновы вернулись в Москву.
1920 год был очень напряженным для Надежды Константиновны. Документы послереволюционных лет говорят о тесном сотрудничестве Владимира Ильича и Надежды Константиновны в разработке ряда декретов и постановлений — о централизации библиотечного дела, о производственной пропаганде, о создании Главполитпросвета, о Пролеткульте, о реорганизации Наркомпроса, о политехницизме.
Вскоре после IX съезда партии Крупская пишет брошюру "Об общеобразовательных и профессионально-технических задачах внешкольного дела". Как один из редакторов журнала "Коммунистка", она постоянно выступает на его страницах со статьями по женскому вопросу "Война и деторождение", "Брачное и семейное право в Советской республике", "Работницы в Советском строительстве" и др. Крупская публикует статьи и в других изданиях. В журнале "Коммунистический интернационал" идет ее статья "Об итогах политпросветработы за три года Советской власти". В еженедельнике "Правда" печатается ее подробная рецензия на первое американское издание книги Джона Рида "10 дней, которые потрясли мир". Позже, в 1923 году, эта книга выйдет в русском издании с ее предисловием.
Конец 20-го — начало 21-го года были труднейшим периодом в истории партии и Советского государства. В обстановке заканчивающейся гражданской войны, голода, разрухи, деклассирования части рабочего класса, экономического кризиса начался серьезный политический кризис. Недовольное продразверсткой крестьянство в ряде губерний было поднято контрреволюционерами на восстания. В начале марта вспыхнул мятеж в Кронштадте с лозунгом: "Советы без партий, без коммунистов". Политический кризис отразился и на партии. В конце того года Троцкий навязал партии новую дискуссию о профсоюзах. Он вел дело на раскол.