Крупская

Надежда Константиновна всегда стремилась узнать глубже людей, с которыми приходилось работать. Учила товарищей принципиальности, учила работать по-ленински.

"Учиться у жизни, у людей не всякий умеет. Ильич умел", — вспоминала Крупская. Умела и она. И люди чувствовали ее искренность, прямоту и сердечную доброту.

Хотя сотрудники знали, что у Надежды Константиновны масса дел, и берегли ее время, много раз случалось все-таки, что, кроме нее, никто не мог правильно решить тот или иной вопрос, помочь дельным советом. В 1936 году к ней с очень серьезной просьбой обратилась директор НИИ библиотековедения Елизавета Владимировна Сеглин. Дело заключалось в том, что институту, которым руководила Сеглин, было предъявлено обвинение в разглашении государственной тайны. Началось тщательное обследование института, хотя материалы, опубликованные институтом, из-за которых и началось расследование, неоднократно публиковались в изданиях Центрального управления народнохозяйственного учета, да и в других изданиях. "Время было трудное, — вспоминала директор института, — и не хотелось мне по этому поводу тревожить Надежду Константиновну. Но она сама вызвала меня к себе. Как всегда, встретила с ласковой улыбкой. Я коротко рассказала о том, что делается в институте. Она выслушала внимательно, но, когда я протянула ей пресловутую книгу, не взяла ее, а задержала мою руку и сказала: "Не беспокойтесь, деточка, я прочла книжку, в ней нет ничего плохого". Это было сказано так тепло и убедительно, что у меня сразу посветлело на душе.

Мне было известно, что комиссия придерживается другого мнения, приготовлен уже соответствующий приказ Наркомпроса. Услышав об этом, Надежда Константиновна помрачнела: "Разве есть такой приказ?.."

Я поняла, что все это делается помимо ее воли, и сразу перевела речь на другую тему.

Обследование же вскоре прекратилось, не последовало никакого приказа. По-видимому, Надежда Константиновна вмешалась в это дело".

Авторитет Крупской был настолько велик, ей так верили, ее так глубоко уважали, поэтому нет ничего удивительного в том, что к ней обращались не только сотрудники Наркомпроса, не только лично знавшие ее, но и люди, никогда не видавшие ее, из самых различных районов нашей необъятной страны.

И товарищи по работе вспоминали, сколько головотяпства удавалось устранить благодаря ее своевременному вмешательству и сколько умных работников, прекрасных людей она помогала сохранить на работе и защитить от несправедливых обвинений.

Однажды ей сообщили, что одного очень толкового и активного библиотечного работника пытались оклеветать. Против нее была начата целая клеветническая кампания. "Когда Надежда Константиновна узнала об этой травле, то вызвала товарища в Москву. Потом уже эта женщина рассказывала, как трудно было ей решиться прийти к Надежде Константиновне: она боялась, что расплачется, ничего не сумеет объяснить. Но вышло совсем иначе: она вошла в кабинет, Надежда Константиновна встала навстречу, протянула ей руку, усадила рядом с собой и первая начала разговор. Она стала рассказывать о В.И. Ленине, о себе, о том, какие в их жизни были тяжелые периоды и как они выходили из них. Такое начало встречи сразу успокоило товарища, ей легко и просто удалось все рассказать, и, что и ее самое удивило, ей перестало казаться теперь страшным все, что с нею произошло. У нее появилась уверенность, что она справится со своей бедой, сумеет доказать свою правоту, вспоминает старый библиотечный работник.

Когда женщина вернулась домой, вероятно, не без вмешательства Крупской клеветник уже был смещен.

Одна из сотрудниц Наркомпроса, Мария Аркадьевна Смушкова, вспоминала о той атмосфере сердечности и доброты, которая установилась во внешкольном отделе, которым руководила Крупская.

"Сотрудников тогда во внешкольном отделе было не так уж мало, но она хорошо всех знала — знала не только как они работают, но и то, как они живут вне работы. Ее чуткость по отношению ко мне глубоко меня потрясла еще в самом начале совместной работы. Как-то раз в конце 1919 года я пришла утром крайне расстроенная: муж и двухлетняя дочь одновременно заболели "испанкой", как называли тогда тяжелую форму гриппа. Уходя на работу, я оставила их в нетопленой квартире, без всякой еды. Естественно, что на работе я была расстроена. Надежда Константиновна, которая вызвала меня к себе для выяснения какого-то вопроса, сразу заметила мое состояние.

— Что с вами, дитя мое? — спросила она.

Вопрос застал врасплох, я не сумела сдержаться и расплакалась. Она не отпустила меня, пока не добилась подробного рассказа, как мы живем, как питаемся и т. п. Прошло несколько дней. Меня вызвали в канцелярию внешкольного отдела и сообщили, что мне с семьей дают комнату на четвертом этаже в здании Наркомпроса. Надежда Константиновна добилась этого сама, без всякой просьбы с моей стороны". И к ней шли с горем и радостью потому, что знали, как близко к сердцу принимает Надежда Константиновна чужую беду, как она искренне радуется человеческому счастью.

"Мы любим ее за то, что она прекрасный товарищ, за ее исключительную чуткость и ее доброту", — писал Анатолий Васильевич Луначарский.

Сотрудники Наркомпроса обращались к Крупской по всем вопросам: тут и общественное, и сугубо личное, совсем сокровенное. И ни одна просьба не оставалась без внимания. Молодая работница как-то пожаловалась ей:

— У меня такое несчастье, очень маленькие дети… Надежда Константиновна от души рассмеялась:

— Какое же это несчастье! Наоборот, это должно доставлять такую радость!..

Молодая мать, смущаясь, рассказала, что дети у нее близнецы, им не хватает немного до трех лет и в детский сад их не берут, а дома оставлять не с кем, хоть работу бросай. Надежда Константиновна успокоила ее и написала на заявлении работницы: "Прошу принять детей-близнецов в детский сад".

Однажды Надежда Константиновна обратила внимание, что инструктор библиотечного коллектора Р.В. Григорьева ходит в дождливую погоду в плохих ботинках. Решила выручить ее, подарить свою вторую пару. На следующий день, придя на работу, Надежда Константиновна вызвала Раису Викторовну, вынула ботинки и сказала:

— Это у меня лишняя пара. Садитесь, меряйте…

Надежда Константиновна очень часто выступала на собраниях, заседаниях перед самой различной аудиторией.

Товарищи ее рассказывали, как тщательно она обдумывала каждую деталь своего выступления. Во время выступлений Крупской всегда стояла чуткая тишина.

"Очень обыкновенные слова говорила Надежда Константиновна, говорила спокойно, без всякого внешнего эффекта, но каждое из этих слов свидетельствовало о том, что она хорошо знает действительность, знает о всех трудностях в нашей работе. Ее слова свидетельствовали также и о глубокой убежденности в силе взявшего в свои руки власть рабочего класса, в возможности общими силами преодолеть все препятствия на пути строительства новой жизни.

— Не бойтесь трудностей, — говорила Надежда Константиновна, — смело, открыто рассказывайте о них рабочим собраниям, и с помощью рабочих всегда будет найден выход из положения.

Что еще было особенного в ее словах? Каждому казалось, что она говорит именно для него, отвечает на его вопросы, рассеивает его сомнения. И в то же время слова Надежды Константиновны сплачивали всех присутствующих в единый коллектив".

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ

В начале февраля 1939 года Надежда Константиновна, разбирая утреннюю почту, увидела письмо из Ленинграда от Ольги Яковлевой, с которой она вместе учительствовала в вечерне-воскресной школе за Невской заставой.

Ну вот и Оля об этом же пишет! Вот чудаки, решили все-таки устроить торжественный юбилей в честь ее 70-летия. Да и в Наркомпросе что-то затевается, какие-то корреспонденты появились, о чем-то совещаются.

Через несколько дней Крупская писала в Ленинград:

"Дорогая, милая Олечка, чувствую себя ужасно виноватой, что не ответила до сих пор на твое предыдущее письмо. Но эту зиму у меня невероятное количество работы, а сил уж немного, прихожу вечером домой, глаза перестают видеть, приходится выкраивать каждую минуту по утрам. Ну вот. То, что я не писала, вовсе не значит, что я это время не думала о тебе, дорогая моя.

Насчет музея народного образования. Мне очень хотелось бы, чтобы музей отразил по-настоящему пройденный за годы существования Советской власти путь, чтобы настоящее было крепко увязано с прошлым. У меня- осталось исключительно светлое воспоминание от нашей последней встречи, от твоих рассказов о рабфаках, поэтому мне казалось, что необходимо, чтобы музей по народному образованию покрепче связался с тобой. Я не знаю, что из этого музея вышло. Что они прислали человека поговорить с тобой, это хорошо, но, если он все свел к собиранию сведений обо мне, это никуда не годится. Я терпеть не могу юбилеев. Хотела бы свести связанные с ним разговоры до минимума. Если будут приставать к тебе с этим, пошли их ко всем чертям.

Сейчас культработа быстро пошла опять на подъем, работа стала ставиться серьезнее, лучше. Это воодушевляет очень".

22 февраля прибыла делегация от сотрудников Научно-исследовательского института библиотековедения. Делегаты прошли в кабинет к Надежде Константиновне и упросили ее выступить на научной конференции. Делегаты вынуждены были открыть свой секрет — конференцию приурочили к юбилею Надежды Константиновны. Она улыбнулась их невольной хитрости, но пришлось согласиться.

Беседа затянулась надолго: говорили о подготовке к XVIII съезду партии, об институтских делах, о новинках литературы.

23 февраля 1939 года утром, как обычно, Надежда Константиновна разбирала свежую корреспонденцию. Раскрыла бандероль — вот и первый подарок к дню рождения — новая книга "Педагогика" Б. Есипова и Н. Гончарова.