Крушение империи

Иван Осипович опять посмотрел по сторонам и снизил голос:

— «Надо писать прокламации во все части войск, чтобы все войска порешили больше не стрелять, тогда, может, скорый мир будет. Пишите на все фронты нашим знакомым, чтобы они про то передавали друг другу, и тогда будет согласие. Засим прощайте, Иван Осипович с семейством вашими друзьями, и прошу вас, как отцов и мать родную, помолитесь господу про дарование жизни известному вашему квартиранту, значит мне, Петру Ивановичу, рядовому Салфеткину, Дуниному жениху, ежели не забыла своего любимого солдатика, какие слова прописала мне сюда на передовую позицию».

— Вот и вышло по-моему, — сказал Громов, подмигивая чтецу.

— Чего так? — не понял Иван Осипович.

— А насчет прокламаций! — поспешил выказать свою сообразительность второй громовский сосед. — Благодарствую, Надежда Ивановна, — отвлекся он в сторону, принимая из рук громовской жены вскипевший на жаровне чайник и тщательно обматывая тряпкой горячую ручку его, чтобы не обжечься. — Пошли, соседушка, что ли? Первый прокламатор и есть, Иван Осипович, — так и вышло… Ну, и пошутить уже нельзя, в сам деле! — переменил он тон, заметив, как испуганно помрачнело одутловатое, с нездоровой желтизной лицо Ивана Осиповича. — Ну, чего буркулами хлопать-то? Пошли, пошли, соседушка!

Узенький, сухожилый, с загнутыми кверху усами льняного цвета, в кончиках которых торчали порознь, как у кота, иглы-волоски, и с такими же кошачьими, жмурящимися глазами, не позволяющими взглянуть в себя, — он фамильярно подталкивал растерянно смотревшего Ивана Осиповича, терся запанибрата о его грузную, широкую фигуру, приговаривая:

— Ну, и фатюк же вы, Иван Осипович, ай, какой фатюк, в сам деле! Капиталы даже имеете, а такой…

Не досказав, он чихнул неожиданно — крепко, дважды подряд — и сам себя поприветствовал:

— Будьте здоровы, Илья Лукич!.. Апчхи! Салфет вашей милости… красота вашей чести!

— Я не про политику, — отозвался теперь Иван Осипович и строго посмотрел на него. — Мне политика ни к чему, мое занятие — рыба, и человек я приставу известный.

— Сальных свечей не ест Иван Осипович, чернил не пьет и стеклом не утирается, — что и говорить напраслину! — подсказал пословицу Громов и ухмыльнулся.

— То-то и оно, — оживился Иван Осипович. — Не такой я человек, чтобы!.. Квартирантово письмо, судари мои, читал для обыкновенного интересу. А обыкновенный интерес, думаю, воспретить никто не может.

— Пристав-то и может! — бесстрастно бросил реплику Громов и тем же спокойным, деловым тоном спросил: — С той недели торговать сельдь как будем, купцы святые?

— Уже промеж себя андреевцы и лейхтенбергцы, известно мне, совет держали: делать накидку или нет? — еще больше оживился теперь Иван Осипович, задержавшись у порога.

— Рынок рынку не приказ, — засуетился и узенький, с кошачьими повадками Илья Лукич. — Обговорить надо завтра по всему ряду: как и что, Андрей Петрович. Я так думаю, — кругляк-медяшку справа поставить к довоенной цифирке: для ровного счету.

— То есть? — спросил Громов.

— Двадцать семь сей день отпускали, — так? А два года назад, известно, — три копейки цена. К цифирке круглячок, нолик поставим: он и даст удобный, ровный счет. Нолик — это, скажу вам, самая главная цифра-командир бывает: смотря, какое место ей дашь. Не гляди, что дырка это, не выразительна цифра… Благодарствую, Надежда Ивановна! — откланялся он и за себя и за своего соседа.

И, когда отошли оба, Громов вполголоса сказал жене:

— Надя! Видала «чиновника»?

— Нет, где это? — удивилась она.

— Эх, в твоей работе глаза собрать надо, не то что!.. — Громов не договорил и укоризненно посмотрел на нее: — Становись, душа, к прилавку, — придет обязательно. Передачу перетащи поближе. Приготовь.

Ну, раз сказал «душа» — значит, не сердится. Надежда Ивановна поспешила выполнить распоряжение мужа.

Тот, кого он ждал, появился у лавчонки минут через пять. Все так же размахивая порожним баульчиком, он быстро шагал вдоль ларьков и, только приблизившись к громовскому торговому месту, замедлил шаги и поднял голову, мельком оглядывая редких прохожих.

— Почтеньице, хозяин! — громко сказал он, остановившись у прилавка. — Моркови мне, селедочки и прочего…

— Здоров, браток, — тихо, дружески отозвался Андрей Петрович, принимая из рук пришедшего желтый баульчик и передавая его жене. — Посылочку принес или тебе брюквы, салатца?..

— Выгружаю сейчас, Андрюша…

— Дело, Бендер!.. Так вам, господин, шотландку или астраханскую позволите? — сует Громов в кадку длинные деревянные щипцы и вытаскивает оттуда несколько штук сельдей и кладет их на оторванный полулист газетной бумаги. — Еще чего изволите? Морковочки, брюквы, салатца?

— Не морочь голову, Андрюша! — исподлобья усмехается одними глазами тот, которого назвали Бендером. — Чего изволите, чего позволите! — передразнивает он Громова.

— Сыпь скорей да у меня забирай, а то, гляди, карман прорвет.

— А ума не хватает парусиновый или холстовый сшить?

— А пиджак-то мой? Ты узнай раньше! Или в чужой карман пришивать, — скажешь тоже!

— Эх, ты… «чиновник»! — насмешливо, но без всякой злобы поддразнил приятеля Андрей Петрович. — Ну, чисто чиновник! Хохол бы свой, коллежского регистратора, срезал да сбрил, а то посмотри, каким петухом ходишь. Сколько раз сказано тебе? Пристало разве такое украшение нашему брату?

— Ты меня в солдаты бы сдал, лишь бы причесать по-своему! Мало что! А мне, может быть, твое горбатое, петушиное горло не нравится… кадык твой пономарьский! А не высказываю я, молчу ведь.

Начав свою встречу неожиданной и необидной пикировкой, они между тем делали каждый то, чего требовала от них эта встреча.

На дно баульчика легла пачка каких-то листков, заботливо уложенных рукой Надежды Ивановны; поверх пачки, накрытой куском рогожки, Громов положил сельди, завернутые в газету, потом пяток картошек, пучок луку, щавель; а кирпично-рыжий Бендер вынул из кармана какой-то продолговатый, правильной четырехугольной формы столбец, аккуратно обернутый плотной серой бумагой и крест-накрест стянутый в два ряда шпагатом, и, перешагнув порог лавчонки, вручил его — с предостерегающим словом «осторожно» — Надежде Ивановне, сразу же удалившейся в темный угол, где стояли ящики и кадки.

— Какой шрифт? — спросил Громов.

— Латинский мелкий, кегль десять, Андрюша. Что на прошлой неделе.

— Голова одним, а хвост другим, — фу-ты!

— Не взыщите, — что под руку попалось. И за то спасибо скажете.

— Да я ничего. Не в красоте суть, а в смысле.

— То-то и оно. Приходить, что ли? Или сами управитесь?

— Сами.

— Швед что? — спросил Бендер.

— У меня он. Полагаю, ищут…

— Наверно, Андрюша. Еще узнать хотел: двух девчонок видал на прошлой неделе у тебя тут, — проверены?