Крушение

К встрече младших офицерских чинов все домочадцы собирались на нижнем этаже. Мать Гофмана калека Паулина, с высохшей кожей на лице; фрау Марта — совсем еще молодая, с дымчато–белыми локонами; дочка семи лет, такая же белокурая, похожая на мать, и сынишка Отто — упитанный, уже с брюшком… Здороваясь, дети слегка приседали, а полнощекий Отто вдобавок бесцеремонно трогал на груди у вошедших офицеров медали, значки, похваляясь, что у папы их больше и есть даже Железный крест. Старая Паулина была парализована и не могла ходить. Она сидела в коляске, поглядывая на каждого входившего отрешенно–пустыми глазами. Фрау Марта, напротив, каждому улыбалась лукавым взглядом своих соблазнительных глаз. «Не дурна собой, плутовка», — подумал обер–лейтенант Рудольф Вернер, прищелкнув перед ней каблуками. Подарки он не захватил и сейчас, целуя пышную руку молодой женщины, пожалел об этом. «Глядишь, удостоился бы внимания супруги своего начальника, а это всегда что–то значит!»

Самого майора Гофмана не было в холле. Лишь на минуту вышел он из кухни в пижаме стального цвета с засученными по локоть рукавами.

— Вернер, дорогой мой! — обратился он к обер–лейтенанту, — Скинь фуражку и помоги мне.

Вдвоем они вышли через заднюю дверь во двор и спустились в подвал. Гофман пошарил по стене рукою, включил свет. В глаза Вернеру бросились полки, уставленные в несколько рядов винами.

— Ты любишь выдержанное или молодое вино? — спросил Гофман.

— Предпочитаю выдержанное, — тоном знатока ответил Вернер. — И рад бы русской водке… Мы еще в Смоленске дули — горячит внутри, как огнем обжигает!

— Отчего же, найдется и русская водка, — похвалился Гофман. — Хотя и предстоит нам отведать всего в России, но дружок уже успел кое–что прислать. Держи… — И он протянул светлую бутылку.

Вернер понюхал и даже через пробку ощутил запах хлебного спирта.

— Надеюсь, однако, русской мы еще попьем вдоволь, — продолжал Гофман. — Но такие вина, как у меня, вряд ли там найдешь, Вернер. — Майор расставил треногу раскладной лесенки у стены, забрался под самый потолок и начал подавать оттуда бутылки самых причудливых форм и оттенков.

— Наше рейнское вино никогда не наскучит, — приговаривал сверху Гофман, — Но это скорее от привычки оседлой жизни. У немецкого солдата жизнь кочевая… Давно ли мы двинулись в великий поход, а я успел побывать и в Чехии, и в Польше, и на Балканах, потом Франция… Эх, Вернер, какие там вина! Пьешь и думаешь: наше рейнское просто–напросто кислятина! Вот тебе и привычка!

— Привычку можно приспосабливать и развивать, — поддакнул Вернер.

— Истинно так, — согласился Гофман и протянул квадратную посудину. — Бери–ка арманьяк. Это прелестная водка. Есть у меня и болгарские вина, даже мастика, но мы ее оставим в покое. Сладкая и тягучая, губы слипаются. А вот югославскую ракию попробуем. Она немного уступает в крепости русской горькой, но зато вкусная и пахучая, приготовляется из виноградного сока, — Он подал огромную бутыль ракии и потянулся рукою на самую верхнюю полку. — Что касается меня, то предпочитаю кюммель. Честный, проверенный кюммель! Первейшая водка! Признаться, даже в погребе держу ее в тайнике. Подальше от глаз жены.

— Но чем–то нужно и фрау побаловать. Все–таки ваш отъезд для нее исключительный случай, — желая польстить майору, заметил Вернер.

— Ничего исключительного в нашем отъезде нет, — возразил Гофман. — Всякая истинная фрау, наоборот, должна быть довольна, если ее муж в походе. Она имеет от этого прямую выгоду… — Он недосказал, в чем именно эта выгода, и опять свел разговор к винам, — Что ка сается фрау, то их следует угощать некреплеными винами. Чтобы не теряли головы…

«За свою фрау вам не надо дрожать!» — чуть не проговорился Вернер, а вслух заметил:

— Ваша фрау, как я понял, целиком погружена в заботы о доме, детях, муже.

— О, у тебя глаз настоящего семьянина! — похвалил Гофман и, слезая с лесенки, взял на нижних полках несколько стеклянных и жестяных банок.

Когда поднялись на второй этаж, офицеры уже были в сборе, они стояли выжидательно.

— Марта, — обратился Гофман к супруге, — да зови же всех в зал.

— Пожалуйста, я только ждала холодной закуски.

— Ах, да. Несу–несу, — ответил Гофман и, велев оберлейтенанту ставить бутылки на стол, удалился на кухню открыть банки.

К чисто немецким блюдам–шницелям, заячьему рагу и зеленым, сорванным с грядок пучкам салата, политого уксусом, — подавались незнакомые, чужие, но сильно возбуждающие аппетит закуски. Особенно много было консервов. Сваренная черепаха в банках, привезенная из Франции. Голландская спаржа, слегка подогретая. Консервированная пражская ветчина. Холодное украинское сало, порезанное тонкими ломтиками. Венгерский перец лечо…

От всех этих закусок и вин у Вернера разбежались глаза, и он не преминул заметить:

— Зачем вам, герр майор, ехать на фронт, когда и так всего вдоволь? К тому же дети, жена…

— У немецкого офицера должны быть мечты значительнее, — возразил Гофман.

— Мечты, говорят, лгут, — сказал Вернер.

— Мой Вульф — человек одержимый, — вступила в разговор Марта.

Рудольф Вернер взглянул на нее, но по выражению спокойного лица не понял: шутит она или всерьез без грусти провожает мужа на войну.

— Быть одержимым — дело одно, — проговорил оберлейтенант. — А в окопах не как дома — постреливают…

— Да… Я и сама это поняла… — Голос Марты дрогнул. — Каждый день в газетах только и видишь: одни некрологи да портреты в черных рамках.

«В казарме агитацию вели о гибели, и тут опять… заживо хоронят», — поморщился Гофман и поднялся. Разлил вино, обвел всех решительным взглядом и с тою же решимостью сказал:

Погибнуть на поле боя за Германию — великая честь! Но мы несем смерть своим врагам. Выпьем за нашу конечную победу, которую призвал нас добыть фюрер. Это, господа офицеры, не мечта, а сама действительность. За скорую победу!

От выпитых смешанных вин скоро захмелели. В зале стало душно, расстегивали на мундирах все пуговицы. Фрау Марта открыла стеклянную дверь, вышла на балкон, постояла там, подышав воздухом, и вернулась. Она посмотрела вдруг на Рудольфа Вернера, в мимолетном взгляде офицер уловил потаенную грусть, и ему будто послышалось: «Весна… Что же ты?..» Вернер вздрогнул и пугливо покосился на хозяина: нет, господин майор ничего не подозревает, подпер руками голову, совсем опьяневший. Вернер вдруг вспомнил, как он вместе с приятелем ворвался в одну избу под Смоленском. Они вытолкали на мороз босых стариков, а девушку — русскую девушку — повалили… Вот была потеха!..

Завели патефонную пластинку, начали вальсировать. Фрау Марта опять посмотрела на Вернера, даже подморгнула, давая понять, чтобы он пригласил ее на танец. Обер–лейтенант ответил легким кивком, но танцевать не пошел. Ее подхватил пожилой, лысый со лба вахмистр, ведающий в батальоне снабжением. Вернер подсел к патефону, переставлял иглу, чтобы снова проиграть ту же пластинку, взглядывал на Марту — она и во время танца поворачивалась лицом к нему, кивала головой, мысленно укоряя его. Вернер чувствовал, как нежданно пробудилось и в нем желание. Непрошеное и, кажется, совсем ненужное. «К чему это? Ведь завтра уедем на фронт», — убеждал он самого себя. Он переставил иглу на край пластинки и вышел на балкон.