Крушение
Шрифт:
– Прости, что только сейчас сказала тебе о дневнике. И о том, что там ничего страшного не написано. Написано.
– И что же? – Брайан как-то сразу подбирается на стуле. Выпрямляет спину, пальцами касается стола, смотрит глаза в глаза. – Что она там написала? Скажи мне.
– Она… – не могу сказать. Не могу отделаться от ощущения, что не должна ничего говорить мужу. Только не ценой безопасности Шарлотты. – Брайан, а почему ты соврал про посещение бассейна?
– Ты о чем?
– На прошлой неделе, когда ты утром уехал, то сказал, что пошел плавать и по магазинам.
– И-и-и?..
Всего лишь звук, но сколько в нем раздражения!
– Бассейн, куда ты якобы
Брайан как-то странно моргает.
– А я ходил не в тот бассейн.
– А куда тогда?
– В Акварену.
– Ты ехал так далеко, чтобы поплавать?
– А что, нельзя?
– Брайан, да ты не вспоминал о плавании уже несколько месяцев!
– Вот почему я и отважился окунуться.
– Прекрати врать. – Я встаю. – Прошу, просто прекрати врать мне.
Муж продолжает сидеть на стуле.
– Врать? Кажется, мы оба знаем теперь, кто тут из нас двоих врет. Или ты хочешь забрать свои извинения обратно? Те, что принесла мне пять минут назад?
Я ничего не отвечаю, и улыбка начинает играть на его губах.
– Сью, что Шарлотта написала у себя в дневнике?
– Куда ты уходил на закате каждый день?
Брайан ничего не говорит, я тоже ничего не говорю, – мы оба молчим.
Смотрим друг другу в глаза, играем в игру, кто кого пересмотрит. Брак рушится буквально у меня на глазах, я это прямо вижу.
Динь-динь, динь-динь, динь-динь.
От звука дверного звонка я подпрыгиваю. Через минуту я уже вне кабинета мужа, вышла, пользуясь предлогом открыть дверь. Кажется, Брайан зовет меня по имени, пока я бегу вниз по лестнице. Но я не оборачиваюсь на этот зов.
– Иду-иду! – кричу я звонящему. Пересекаю холл, прохожу кухню, и вот я уже на крыльце. За мной трусит Милли, толкая перед собой пустую миску из-под еды. Я открываю входную дверь. Дверь у нас из матового стекла, ничего не видно, так что приходится открыть ее и выглянуть наружу, – я все еще надеюсь, что увижу кого-то убегающим прочь по улице, но нет. Никого нет. Тот, кто звонил, вероятно, ушел или убежал сразу же.
– Милли, скажи, ну и что это такое? – обращаюсь к собаке за поддержкой. Вижу, что она играет чем-то на своей подстилке, подхожу ближе. Присаживаюсь на корточки. Обнаруживаю коричневый конверт.
– Где ты это раздобыла, Милли? – Отвлекаю собаку хорошо пожеванным теннисным мячиком, забираю конверт и сажусь с ним за кухонный стол. Мое имя написано на конверте на самом видном месте – синей ручкой, но нет ни адреса, ни марки. Переворачиваю другой стороной. И там тоже ничего нет, только полоска клейкой ленты. Видимо, тот, кто звонил в дверь, сначала просунул конверт в прорезь для почты.
Отрываю ленту, вскрываю конверт. Едва могу дышать, когда его содержимое вываливается на стол.
Это нечто розовое и блестящее. Это сотовый телефон Шарлотты.
От Джеймса не было вестей дня три – с тех пор, как мы побывали у него дома и случился скандал с его мамой.
В конце концов я набралась смелости и сама позвонила ему. Думала, что он станет извиняться, но нет, вел себя, словно ничего особенного не случилось. Спросил, какие у меня планы на уик-энд. Сказала ему, что меня пригласили пообедать с приятелями и что он может присоединиться, если захочет. Голос его наполнился разочарованием, Джеймс сказал, что надеялся провести со мной время наедине. Тут уже я рассмеялась. Не считая тех вечеров и ночей, что я работаю в баре, мы вообще все время проводим наедине. Только вдвоем. Я так ему и сказала, а еще добавила, что очень хочу, чтобы он познакомился с моими приятелями. Этот разговор у нас произошел месяца через два после нашей первой встречи, а Джеймс еще не был знаком ни с одним из моих друзей.
– Хелена и Руперт? – повторил он за мной имена, как только я ему сказала, к кому в гости мы собираемся. – Тот самый Руперт, с которым ты спала в универе?
Мне ужасно не понравилось то, как Джеймс произнес слово «спала» – словно это было что-то грязное, чего стоило стыдиться.
– Нет, это Руперт, который мой лучший друг, с которым у меня очень давно случился секс. Но это не имеет значения.
– Для меня имеет.
– А не должно. Тогда это ничего не значило, и, разумеется, сейчас ничего не значит. Даже Хелена не напрягается из-за этого, почему тебе или мне тогда напрягаться?
– Хелена тебя не любит.
– Да ради бога, не начинай…
– Ну да, и чтобы ты осталась рядом с парнем, который уже однажды тебя трахал и, вероятно, не откажется трахнуть снова? Нет уж.
– Джеймс!
– Что Джеймс?
– Не говори так, это ужасно.
– А чего такого ужасного? Он мужик, разве нет?
– Да, но он безумно влюблен в Хелену, это во-первых, а во-вторых, мы друг другу не подходим.
– Ну так он, возможно, говорит Хелене, да.
– Я сейчас точно положу трубку, если ты не прекратишь.
– Не надо, Сьюзи, прости, я не хотел. Разговор пошел не в то русло. Я все еще переживаю из-за того, что случилось во вторник. Прости меня, родная, прости. Буду себя очень прилежно вести у твоих друзей, обещаю.
– Даешь слово?
– Еще бы!
Джеймс был пьян, когда мы встретились на станции Вильсден. Так пьян, что мог едва стоять, а уж о том, чтобы разговаривать, и речи не шло. Мне одного взгляда на него хватило, чтобы велеть ему идти домой. Отказался. Зашипел в ухо, обнимая за шею, мол, раз мне так важно было, чтобы он познакомился с моими друзьями, то он, черт возьми, познакомится.
– Вот развлекуха-то будет! – сказал он. – Я могу реально неплохо шутить. Вот, например, что коричневое и воняет?
Я рассмеялась, Брайан даже в таком состоянии был очень привлекательным. Может, так вечеринка пройдет веселее, подумалось мне. В конце концов, он встретится с Рупертом без прежней агрессии.
Но уже через полминуты после того, как мы зашли в квартиру Хелены и Руперта, я поняла, что вечер превратится в кошмар. Джеймс пальцем указал на эмблему Формулы-1, вывешенную в рамке на стене, и сказал:
– Только ублюдки любят Формулу-1! Каким дебилом надо быть, чтобы наслаждаться зрелищем, как машинки ездят по кругу одна за другой?