Крутая волна

— Ну чего орете? Шклянок ишо нэ було.

>

Из очереди вывернулся щупленький матросик, ухватился за язык рынды, и не успел еще остыть в воздухе ее звон, как дверь камбуза распахнулась, и маслянисто блестя закопченной рожей и белыми зубами, кок возвестил:

— Прыступимо, православны, но шоб бэз паныки!

Православные, оттеснив кока, черпали кастрюлями прямо из котла, макая пальцы в темно — коричневый навар, обжигаясь и матерясь, старались набрать побольше и погуще. Когда шесть кастрюль были бережно вынесены из жаркого овала камбузной двери, Гордей спросил кока:

— Сколько же у вас на довольствии?

— Хиба ж его знае, скильки на удовольствии. Минэ указано сготовляти на усю команду.

— Скильки ж твоей усей команды? — иронически спросил Федоров, подлаживаясь под кока и тем самым обидев его окончательно. Кок, окинув Студента с ног до головы презрительным взглядом, аккуратно свернул кукиш и вполне серьезно пообещал:

— О це бачишь? — Плюнул, целясь в котел, но промахнулся.

Федоров стремительно бросился к нему, схватил за ворот крахмальной куртки и начал вытрясать:

— Что же ты, гад, делаешь? Там дети голодают! Контра хохлятская, в чью беду плюешь?

Над «контрой хохлятской» долго колыхался почти белый колпак, наконец и он свалился в котел, и это остудило Студента.

— Ну погоди, — пообещал он, подхватил двумя пальцами еще не утонувший в котле колпак, швырнул его в угол и, успокаиваясь, оправдался перед Гордеем: — Нервы.

Гордей согласно кивнул.

Должно быть, кок тоже что-то понял, стал объяснять Гордею торопливо и трусовато:

— Було ж указано — на усю команду. Хиба ж ее знае, колы вона буде уся?

— А плевать-то в котел зачем? — резонно спросил Гордей.

Кок повертел своими карими плутоватыми глазами и удивленно спросил себя:

— Зачем? Та разве ж я видаю? Вин на мене набросився, як коршун…

— Дурак!

К счастью, кок отнес это на свой счет и быстро согласился:

— Дурак и е. — И, подумав, предложил: — Можа, и правду голодным дитям отдаты? Я ж промахнувся.

— Гляди, как бы тебе в жизни не промахнуться, — предупредил Гордей. — Тогда колпаком не отделаешься, голову потерять можешь.

Кок оглянулся на мокрый комок колпака, пощупал зачем-то голову и пообещал:

— Я бильше нэ буду.

В том, как он это произнес, во всей его позе было столько искреннего раскаяния, что Гордей смягчился и добродушно хлопнул кока по плечу, от чего тот шмякнулся на палубу и почти восторженно произнес:

— О де звэрь!

Гордею оставалось лишь подтвердить:

— Зверь, это точно, поэтому не серди меня, а то съем со всеми потрохами. Понял?

Придерживая потроха где-то пониже пупка, кок озабоченно согласился:

— Поняв. — И спросил: — Куда ж останне деваты? Ране за борт выливалы, теперь куда ж?

— А вон туда! — Гордей подтащил кока к наружному иллюминатору. — Смотри! Нет, ты не вороти сытую морду, а смотри!

На стенке торгового порта колыхалась темнолицая, голодная, молчаливо ожидающая толпа в изорванной одежде, с непомерно большими темными глазами, готовая к самым отчаянным поступкам. Должно быть, стоявших на стенке привлек запах подгоревшего лука, а может, кому-то и перепадало тут что-нибудь раньше.

Теперь и Гордей не сдержался, сурово прикрикнул на кока:

— Смотри, в кого плюешь, сволочь!

Кок ухитрился как-то вывернуться, забился в дальний угол и оттуда неуверенно оправдывался:

— Було ж указано, на усю команду…

3

Океанский четырехмачтовый парусник — барк «Лауринстон» водоизмещением пять тысяч тонн хотя и выглядел после покраски гордо и внушительно, но устарел, наверное, безнадежно. В свое время он был куплен в Англии для перевозки военных грузов.

Машин не имел и мог двигаться только под парусами. Этих парусов было двадцать пять общей площадью более двух с половиной тысяч квадратных метров, к счастью, все они сохранились, но управлять ими пока было некому. Война разбросала моряков — парусников по всей стране, пришлось разыскивать их и в Архангельске, и в Таганроге, и в Самаре. Федорову удалось раздобыть списки последних команд парусных судов, адреса же некоторых старых мастеров парусного дела помнил капитан Андерсон, и недели через две кубрики команды, расположенные в носу, начали заполняться людьми, корабль ожил.

И все-таки Гордея удивляла непривычная тишина, царившая на судне. В отличие от кораблей, на которых ему пришлось бывать раньше, здесь не слышно было ни назойливого гудения вентиляторов, ни грохота машин и механизмов, ни шипения пара в отопительной системе. Тут просто не было никакого отопления, не было и водопровода, воду брали прямо из Невы, опуская за борт привязанные за шкерты парусиновые ведра. Не было и электричества, в каютах и кубриках горели свечи, лишь в кают — компании висели над столами две большие керосиновые лампы под зелеными абажурами.

Не ожидая, пока соберется вся команда, начали погрузку судна. В обмен на муку «Лаурин- стон» должен был доставить в Эстонию рельсы, их штабелями укладывали в трюмы, боцман Ур- ма и старпом Спрогис метались по судну как угорелые, заботясь о том, чтобы груз был хорошо укреплен, иначе во время шторма начнет гулять и разнесет корабль в щепки. А погода, как назло, испортилась, подули сильные ветры, и синоптики обещали их до конца августа.

Когда собралась вся команда, начали упражняться в постановке и уборке парусов, ставили и убирали их по нескольку раз в день. Одетый в паруса, «Лауринстон» и вовсе выглядел красавцем, от него веяло романтикой старины, и поглазеть на него собирались на набережных тысячи людей.

Но воспользоваться парусами на переходе в Таллин так и не удалось. Ветры устойчиво дули с запада, навстречу курсу. Андерсон объяснил, что можно идти под парусами и при встречном ветре, но тогда парусник должен двигаться зигзагами, переменными галсами. Однако в Финском заливе было еще полным — полно мин, и, хотя тральщики беспрерывно расчищали фарватеры, штормом срывало мины с якорей в непротраленных полях и банках и заносило в фарватер. В таких условиях лавировать было бы самоубийством, а ждать у моря погоды тоже некогда, город голодал, мука нужна была позарез. Ребров каждый день приезжал на «Лауринстон» и торопил с погрузкой. Еще до ее окончания решили, что «Лауринстон» пойдет не своим ходом, а на буксире у «Ястреба».