Кружение дней

Работа уже который год не доставляла никакого удовольствия большую часть времени. Лишь в момент, когда она входила снова на лед и полностью погружалась в тренировку, рутина становилась хотя бы немного, если не радостной, то успокоительной и приятной. Но девочки и парни, которых она успела вырастить за эти годы, все лучше и лучше справлялись с обязанностями тренеров и все меньше и меньше нуждались в ее непосредственном участии.

Зато все остальное: подбор персонала, написание графиков, решения административного порядка никто толком делать не мог (спасибо Ваде, незаменимому и бесконечно преданному администратору, что взял хозчасть и рекламные проекты на себя, ждать, что он еще будет рулить кадрами и решать внутрикатковые конфликты между тренерами, хореографами, родителями и юными спортсменами, было бы паразитизмом). Так что теперь большая часть рабочего дня руководителя “Зари” проходила между заполнением бумаг и попытками решить, почему вчерашние чемпионки-соперницы Семенова и Абрамова снова здороваются сквозь зубы? Что не поделили Кузнецова и новый “удочник”, и почему вместо него на льду резвится Петров, который в очередной раз плевал на хронические проблемы со спиной и таскает мальчишек и девчонок с наслаждением? А потом новый приступ, после которого будет названивать супруга-Петрова, плакаться и требовать не допускать любимого мужа до льда. И выслушивать этот плач ей, Кате Мейер. И так без конца! ОФПшник поскандалил с массажистом. Реабилитолог послал на три буквы хореографа при детях. Ах да, и до кучи ремонтная бригада третий день кладет плитку в женском туалете, что вызывает возмущение у спортсменок.

Единственное относительно светлое пятно этого дня – новый набор. Иногда Мейер думает, что только из-за этих восьмилеток, которые приходили каждую осень, она все еще и продолжала ежедневно приезжать на надоевшую по большей части работу. И, конечно, визиты на тренировки, особенно если время позволяло погрузиться в процесс. Выше всяких мечтаний возможность поставить кому-то программу. Чаще, конечно, маленьким. Для взрослых давно есть в штате специалисты узкого профиля.

Женщина взъерошила короткую стрижку, которая придавала ей более строгий вид, вздохнула и направилась руководить, как многие годы до этого.

****

– Нет, где она вообще нашла эту фотографию! – Саша Абрамова возмущенно уставилась в экран смартфона, с которого на нее смотрела она же, но лет на 20 младше. Выражение лица на фото было откровенно придурковатое, – Екатерина Андреевна, скажите мне, откуда у Семеновой это фото?!

Пиар-менеджер Старз оф Мейер, по совместительству олимпийская чемпионка одной из самых неоднозначных и психологически трудных для России олимпиад, с возрастом научилась в такой годный троллинг, что Катерина невольно хохотнула, глядя на фотографию маленькой Сашки.

– А мне нравится, – не сводя глаз с фото, произнесла старший тренер.

Абрамова только закатила глаза к потолку. А ее бывшая наставница и нынешняя начальница невольно подумала, что она бы с удовольствием отправила одну из этих ненормальных в декрет, если только удастся уговорить кого-нибудь из их мужей! Полгода тишины, а если вдруг случится двойня, то, возможно, и год!

На лед высыпала первая пятерка ребятишек. И стало почти хорошо. Даже мысли про уход на пенсию и домик в районе Санта-Барбары куда-то спрятались, потому что наконец-то проснулся интерес.

Первая пятерка, вторая, третья. У выходов из раздевалок кучкуются родители, принимая тех, кому отказано, и радуясь за тех, кого допустили до испытательного срока.

Пятый комплект. Двое, сразу видно, ни о чем. Трое выглядят интересно. Иногда Екатерина ловит себя на мысли, что видит в этих малышах кого-то из тех, кто уже ушел из спорта, завоевав свои медали. Вот и сегодня в светленькой малышке промелькнула одна из самых первых ее чемпионок. А в мелкой брюнетке с растрепавшейся шевелюрой было что-то такое неуловимо знакомое, что никак не привязывалось ни к одному воспоминанию о воспитанницах. Вот она повернулась, улыбнулась и прищурилась. Сердце больно дернулось, но память так и не нашла образ из прошлого.

– Девочки, идите сюда!

Она подзывает двоих, которых одобрили Аня и Сашка. Задает вопросы, чтобы понять, с каким потенциалом, не столько спортивным, сколько человеческим, придется иметь дело в ближайшие лет десять, а то и дольше, если ребенок в течение пары месяцев зацепится и прирастет к их школе.

Блондинка и правда из породы ее первеницы. А вот темноволосая егоза никак не хочет определяться. Самару отдадим Анюте, пусть проверяет на прочность, а со второй сейчас побеседуем поподробнее, может, за разговором всплывет то, что тревожит, и обретет ясность.

– Как тебя зовут? – Катя улыбается солнечной малявке, которая, кажется, и не думает стесняться легендарного тренера.

– Мариа, – легкий акцент выдает, что девочка долго жила не в России.

– Маша, а откуда ты приехала? – нет, не может понять, но в душе все больше штормит.

– Из Майами, – и снова улыбается и щурится знакомо.

– Так издалека? – удивляется Мейер.

– Папа говорит, что учиться нужно у лучших.

И вот тут все встало на свои места, да так, что она невольно схватила за предплечье Петрова, а тот, поняв, что что-то не так, утешительно накрыл ее пальцы своей ладонью.

Вот она поворачивается у бортика и видит его улыбку и солнечных зайчиков выпрыгивающих из уголков прищуренных глаз.

Вот они сидят за столиком в тропической кафешке. Он прикладывает кружок лайма, снятого с бокала с коктейлем к лицу, изображая монокль, а морщинки-смешинки так и брызжут радостью.

Вот он неспешно обводит поцелуями ее ключицу в томной ласке после всех страстей, поднимает голову и взгляд его светился лучиками нежности.

Вот он щурится от накатывающих слез после Чемпионата Мира, на котором выиграла Аня и вся любовь к маленькой чемпионке сползает из зрачков к внешнему уголку века.

– И где же твой папа? – не удается скрыть надежду, вползающую ядовитой змеей и щекочущую душу.

Поднимается и упирается в тот самый прищур, который так удачно передался его дочери. Не улыбается. Смотрит недоверчиво, будто боится, что его выгонят. “Да я давно уже за всё тебя простила. За всё, что раньше, как казалось, не могла”.

– Твой папа не понаслышке знает, как мы работаем, – главное сейчас – не дать голосу сорваться.

Петров оборачивается и еще крепче сжимает ее ладонь, надеясь дать силы и покоя, которого как ни бывало. Аню подбрасывает с места и буквально роняет в объятия обожаемого Антона Владимировича. И он, кажется, тоже тает рядом с этой девочкой. Прижимает ее. Чмокает в макушку. И, наконец-то, Катерина видит его улыбку. Все такую же детскую и открытую. И еще видит, что у него пол головы седые и в бороде пробивается серебро. Он повзрослел. И нет, она не может сказать – “постарел”.

А вот Марию Богорову ее папочка, кажется, не посвятил, куда они идут и насколько близко он сам был знаком с котлом “Зари”.

Однако, не стоит забывать, что у них не встреча одноклассников.

– Девочки, мы вас берем. Ты, Маша, будешь заниматься у Александры Константиновны, а ты, Лиза, у Анны Николаевны. Завтра общее собрание. Родителям быть обязательно.

****

Его Катя видит сразу же между незнакомыми лицами других родителей. И снова вползает змея-надежда, что он подойдет после собрания и заговорит. Нет. Уходит одним из первых. Что же, значит – не сегодня. А, может, и никогда. В конце концов, хотеть, чтобы ребенок добился максимума, и хотеть общения с давно забытой любовницей, которая уже и не женщина для него, это из разных опер.