Крылатая смерть (сборник)

Ступени пошли под уклон, и я старательно выбирал место, прежде чем поставить ногу. На жуткие барельефы я старался не обращать внимания, но не мог удержаться от дрожи, когда взгляд непроизвольно скользил вдоль них. Наконец впереди показалась арка, перед которой лестница обрывалась, сменяясь огромной круглой залой — о ужас, — в точности соответствовавшей описанию, приводимому в манускрипте Замаконы.

Это и в самом деле была она. Ошибиться было невозможно. И если оставалось место для сомнений, они рассеялись, как только я разглядел противоположный выход из залы. В начале извилистого, узкого коридора находились две ниши, из которых выглядывали уже знакомые изваяния. Темный, покрытый плесенью Йиг злобно уставился на поджавшего щупальца Тулу — два неземных бога, созерцающие мир с момента его зарождения.

Последующие события таковы, что мне самому нелегко в них поверить. Думаю, лучше всего будет ограничиться простым пересказом того, что предстало моим глазам, ибо чудовищность и невероятность увиденного невозможно постичь человеческим рассудком. Мощности моего фонаря было не достаточно, чтобы осветить целиком циклопическую залу; осматриваясь в незнакомом месте, я начал водить лучом по стенам. К моему изумлению, зала не пустовала: по стенам стояла странного вида мебель, пол усеивали груды коробок и пакетов, указывавших на недавнее и многолюдное присутствие. Все, что попадало в поле моего зрения, имело вполне обжитой и свежий вид; бессмысленно выглядело предположение о незапамятной древности окружавшего. Оглядываясь вокруг, я заметил одну необычную особенность, отличавшую все предметы, находившиеся в зале. Стоило лучу фонаря задержаться на них, как их контуры словно заволакивало туманом, очертания теряли четкость; и вскоре было нелегко понять, реальные вещи передо мной или галлюцинация.

Все время, пока я бродил по зале, дул пронизывающий ветер и невидимые руки злобно подталкивали меня, пытаясь сорвать талисман. Вихрь невероятных предположений закружился у меня в голове. Я вспомнил строки манускрипта, повествующие о гарнизоне, расположенном под курганом, — двенадцать мертвых рабов вайм-баи и шесть живых, но частично дематериализованных свободных горожан. Это было в 1545 году — триста восемьдесят три года назад… Что произошло с тех пор? Замакона предсказывал разрушительные перемены- разложение, упадок… склонность к дематериализации… всеобщая апатия и слабость… Возможно, воинов гарнизона удерживал талисман Серого Орла: ведь они поклонялись священному Ктулу-металлу. Их руки упорно старались сорвать его с моей шеи, чтобы затем… Я с ужасом заметил, что рассуждаю так, будто все, написанное в рукописи, — правда. Нет, только не поддаваться панике! Поверить в чужую мистификацию… Мне следует взять себя в руки… взять себя в руки…

Проклятье! Всякий раз, как я пытался уверить себя в нереальности происходящего, моим глазам представала очередная находка, разбивающая вдребезги все мое самообладание. Луч фонаря выхватил из мрака два предмета, настолько чужеродные остальной обстановке залы, что, чем дольше я рассматривал их, тем отчетливее становились их очертания. Напрасны усилия сохранять рассудочность, когда против paзума восстают предметы реального мира. Возле стены, составленные друг к другу, стояли мои исчезнувшие лопата и кирка. Всемилостивый Боже! они находились здесь все время, пока я утешал себя мыслью о шутниках из Бингера.

Это открытие было последней каплей. Гипнотическое влияние рукописи полностью подчинило мои чувства: я различал полупрозрачные фигуры окруживших меня воинов, ощущал их подталкивания и рывки. Их лица хранили бесстрастное выражение, движения — плавны и ругающе медлительны. Но еще ужаснее были другие фигуры — изувеченные, мертвые тела вайм-баи… и жуткие твари с обезьяньими мордами и торчащими рогами… Бесшумно скользящие жители дьявольского подземелья.

Мой настороженный слух уловил отдаленный шорох: вначале шум, затем приглушенный топот, приближающийся из темноты и столь же материальный, как и лопата с киркой, стоящие у стены. Тщетно я пытался собрать остатки мужества, чтобы встретить новую опасность. Помню, я лишь не переставая бормотал себе под нос единственную фразу: "Если эта тварь из бездны, она не дематериализована". Поступь становилась громче и отчетливее, и по ее монотонной размеренности я понял, что это идет мертвец. В тот же миг — О Боже! — луч фонаря выхватил его фигуру из мрака. Темный силуэт замер в узком коридоре между нишами со змееподобным Йигом и спрутообразным Ктулу…

Мне необходимо собраться с силами, чтобы рассказать о том, что произошло потом. Лишь испытавший не меньший ужас способен понять, почему я бросил фонарь, инструменты и бежал, не сознавая куда, спотыкаясь и падая в темноте, пока не выбрался на поверхность. Крики и выстрелы со стороны городка подняли меня, когда я лежал на земле, задыхаясь и судорожно хватая ртом воздух. Не знаю, каким образом я очутился снаружи. Наблюдатели из Бингера рассказывали, что я появился на вершине после трехчасового отсутствия, пошатываясь, сделал несколько шагов и рухнул как подкошенный. Никто не отважился прийти мне на помощь, однако они попытались поднять меня, крича и стреляя в воздух.

В конце концов это помогло, и когда я пришел в чувство, то почти кувырком скатился по склону, желая побыстрее убраться от зияющего чернотой провала. Фонарь, инструменты и саквояж остались на вершине: легко догадаться, что ни я, никто другой не вернулся, чтобы забрать их. Добредя до городской окраины, я не смог решиться и пересказать то, что увидел, отделавшись смутными упоминаниями о барельефах, чудовищных изваяниях и расшатанных нервах. Я не терял сознания до тех пор, пока кто-то не сказал, что дневной призрак объявился на вершине почти сразу же, как я спустился по склону. В этот же вечер я покинул Бингер и больше никогда не возвращался, хотя мне передавали, что призраки все так же регулярно появляются на вершине, а местные жители боятся к ней приближаться.

Однако теперь я готов рассказать о том, о чем умолчал в роковой августовский полдень в Бингере. Не знаю, как выразить ощущения словами; ведь говорить — одно, между тем как видеть — совершенно другое. Я видел то, о чем собираюсь рассказать. Думаю, вы не забыли старую историю о юноше по имени Хитен, который отправился к кургану в один из дней 1891 года, чтобы затем вернуться — ночью, спятившим дурачком. Восемь последующих лет он бормотал невразумительные слова об ужасах, встреченных им, пока не умер от эпилептического припадка. Чаще всего он любил повторять: "…этот белый… О Боже, что они сделали с ним…"

Да, я видел то же, что и бедняга Хитен. Но я увидел это после того, как прочел манускрипт, и потому мои переживания были во сто крат хуже. Я знал имя того, кто повстречался мне в узком переходе. Его появление в зале, между двух ниш с чудовищными божествами было частью его обычного маршрута и его проклятьем. Отвратительный труп — обезглавленный, лишенный рук и ступней ног, — он был поставлен охранять протяжение туннеля. Да, когда-то это существо было человеком и более того — принадлежало к белой расе. Если загадочная рукопись заслуживает доверия, прежде его подвергли истязаниям в амфитеатре, чтобы потом, когда угаснет последняя искра жизни, оживить мертвое тело при помощи управляемых извне импульсов.

На белой, слегка поросшей волосами груди были вырезаны или выжжены — я не стал задерживаться для более подробного выяснения — слова, составленные на варварском, неуклюжем испанском. Злая ирония, что чужеземный писец, не знакомый ни с языком, ни даже с латинским алфавитом, выбрал именно это наречие. Надпись гласит: "Secuestrado a la voluntad de Xinaian en el cuerpo decapitado de Tlayub" — "Повелением Кейнана схвачен обезглавленным телом Тила-аб".

Август Дерлет * Говард Филлипс Лавкрафт ТАЯЩИЙСЯ У ПОРОГА

Часть I. ПОМЕСТЬЕ БИЛЛИНГТОНА

К северу от Архама склоны холмов темнеют, покрываясь чахлыми деревцами и беспорядочно переплетенными кустарниками, дальнюю границу которых очерчивает левый берег реки Мискатоник, несущей свои воды в океан. Путешественнику редко приходится забредать дальше опушки леса, хотя то тут, то там виднеются заброшенные проселки, уходящие в глубь холмов, к берегам Мискатоника, где снова расстилается открытая степь. Ветхие постройки, избегшие безжалостного воздействия времени, являют собой поразительно однообразное и унылое зрелище: несмотря на зеленеющие кроны деревьев, обилие спутанного кустарника, почва перед домами выглядит столь же безжизненно, как и сами здания. С Ривер-стрит, пересекающей от края до края Архам-сити, виден Эйлсбери-пик, и путник, прогуливающийся в западных кварталах старинного, пестрого от черепичных крыш городка, с удивлением замечает в окрестностях Данвичской пустоши, за покосившимися хибарками городской бедноты молодую рощицу. Увы, при ближайшем рассмотрении рощица оказывается причудливым нагромождением неприступных корявых вязов, мертвые ветви которых, казалось, тысячелетия назад перестала наполнять жизнь.