Крылатое племя

снегопаде нам можно будет пройти над городом бреющим полетом, прямо над крышами домов. В этом

случае вражеские зенитчики не смогут вести огонь по нашим самолетам, особенно из установок на

крышах. Зато во время бреющего полета больше вероятности зацепиться за тросы аэростатов

заграждения или натолкнуться на высокие шпили больших зданий, которых в Будапеште достаточно. Но

надо рисковать, другого выхода нет.

Подготовить наши штурмовики Ил-2 к полету не долго. Бомбовые люки на этот раз «заряжены»

листовками.

У наших самолетов собрались друзья — летчики, техники, механики. Проводить нас пришли

представители Политуправления фронта, которые ночью привезли на аэродром листовки с текстом

ультиматума, а также товарищи — летчики-истребители из соседних частей. Начались напутствия, пожелания... [131]

Мы запускаем моторы. Туман. Видно меньше половины длины взлетной полосы, к тому же очень узкой.

На старте Орлов почти вплотную подрулил ко мне, занял место справа, и мы, будто связанные, пошли на

взлет.

Быстро вышли к руслу Дуная. Низкая облачность местами почти закрывает землю. Самолеты идут так, что берега реки выше их крыльев. Долетели до Чепеля — длинного, узкого острова, за ним показался

Будапешт.

Сделали небольшую горку и направились к центру города. Теперь смотри и смотри.

Вот неожиданно возникают силуэты двух башен с высокими шпилями, неотвратимо мчащиеся из белой

пелены нам навстречу. В какую-то долю секунды поставил самолет на крыло и успел проскочить между

шпилями. Орлов прошел правее.

Идем на максимальной скорости. Под нами проносятся едва различимые контуры кварталов.

Левобережная часть города напоминает Москву: концентрические кольца бульваров, улицы, сбегающиеся

к центру радиусами.

Зенитные средства противника молчат. Гитлеровцы, видимо, не предполагали, что в такую погоду

советские самолеты осмелятся появиться над городом.

Мы открыли бомболюки. И тут же за нами протянулись белые раструбы. Тысячи листовок, кружась в

воздухе, будто большие хлопья снега, медленно опускаются на улицы.

Развернувшись над Будапештом, снова повернули к Дунаю и по его руслу пошли к своему полевому

аэродрому. Посадка в туманной мгле оказалась труднее полета. Посадочной полосы совсем не видно.

Ракеты выглядели светлой точкой в этой серой мгле.

По радио я попросил:

— Поставьте ракетчиков вдоль полосы. Укажите ее направление.

Только после этого смогли сесть.

На аэродроме узнал трагическую новость о провокационном убийстве советских парламентеров.

Несмотря на это, наше командование не отдавало приказа о штурме города. Было сделано все для

сохранения столицы Венгрии от разрушения, для спасения [132] жизни ее граждан. Это был величайший

акт гуманности командования советских войск.

Мы с Орловым совершили еще четыре полета над Будапештом и опять сбрасывали листовки. После

каждого из них нас встречал командир дивизии. Когда 2 января необычное задание было полностью

выполнено, генерал сказал:

— Молодцы, ребята! Спасибо!

А на следующий день пришла телеграмма командующего 17-й воздушной армии: «За отличное

выполнение ответственного задания командования по разбрасыванию листовок над Будапештом в

сложных метеорологических условиях объявляю благодарность...»

В январе установилась наконец ясная погода. Большую активность начала проявлять авиация

противника, и на фронте шли непрерывные воздушные бои.

Один из этих дней для меня чуть не стал роковым. Мне было приказано группой в 18 Ил-2 под

прикрытием 24 истребителей нанести штурмовой удар по вражеской танковой колонне.

Вышли на цель. Стали пикировать на танки и автомашины.

Во время второго захода слышу по радио: «Товарищ командир, вы горите!»

Воздушный стрелок подтверждает, что из-под фюзеляжа идет густой черный дым.

Гореть в воздухе было не впервой, но мне всегда удавалось на большой скорости сбить пламя и спасти

машину. Поэтому сейчас я тоже особенно не встревожился, а передал командование группой

заместителю и с высоты 1300 метров бросил самолет в пикирование. Дым черным шлейфом потянулся за

нами. Вышел из пике лишь на высоте 30 — 50 метров. Но воздушный стрелок опять докладывает:

— Горим!

Оказывается, зенитный снаряд попал в масляный радиатор и поджег масло. А над масляным радиатором

находились бензиновые баки. Если огонь дойдет до них — взорвемся. Но теперь с парашютом не

прыгнешь: мала высота. Оставалось попробовать сесть на фюзеляж и покинуть горящий самолет. [133]

На скорости 160—180 километров в час самолет коснулся земли и заскользил, как на лыжах. Казалось, сама железнодорожная насыпь, которая находилась в полусотне метров впереди, неслась на машину.

Самолет, не в состоянии погасить скорость, с силой врезался в нее. От удара я потерял сознание. Когда

пришел в себя, увидел у борта кабины двух наших солдат. Один из них тряс меня за плечо и торопил:

— Товарищ летчик, бежим! Вон там, в овраге, фашисты.

Мы со стрелком как могли быстро вылезли из самолета и побежали в сторону наших траншей. Фашисты

стали обстреливать нас минометным и пулеметным огнем. Кругом рвались мины, свистели осколки и

пули.

И тогда над полем появились 11 штурмовиков и 24 истребителя. Оказывается, это Орлов по радио дал

команду:

— Все на помощь командиру!

Самолеты навалились на вражеские минометы и пулеметы так, что заставили тех приумолкнуть. И когда

вражеский огонь прекратился, мы без помех добрались до наших траншей.

Есть у поэта Твардовского прекрасные строки: