Крылов
Шрифт:
Между тем подошел 1917 год. Затягивалась война, росло недовольство народных масс. Последние исторические мгновения существовал дом Романовых.
Давно понимая неминуемую гибель царизма, Крылов лишь удивлялся тому, что бутафорная корона все еще венчала Россию. Не раз и не два Алексей Николаевич высказывал это свое удивление. Так было, в частности, когда прозорливый ученый проанализировал финансово-экономическое состояние путиловских заводов. В докладной записке о своем пребывании в роли главы этой корпорации он сделал прямой вывод: подобное состояние может быть лишь в пораженном и неизлечимом обществе, которое возглавляет прогнившее и бездарное во всех отношениях, продажное правительство. Тот же мотив прозвучал и в определении причин взрывов
Безнадежно затягиваясь, вяло шло заседание этой важной комиссии. Многие академики подремывали, углубись в собственные мысли, весьма далекие, конечно, от обсуждаемого вопроса. При всей академической представительности комиссия пе могла изыскать небольшой суммы на экспедиции по разведке вольфрама в Туркестане и на Алтае. Обсуждение осложнялось еще тем. что если первая экспедиция не могла приступить к работам только из-за денег, то вторая должна была вести изыскания на землях, принадлежащих великим князьям.
Не приемля деятельной своей натурой бесцельных словесных блуканий, недоговорок, когда все ясно, академик Крылов попросил слова.
— С Туркестаном проще, — сказал Алексей Николаевич и вручил председательствующему 500 рублей, то есть сумму, необходимую для организации экспедиции. — С Алтаем дело сложнее. Рудники находятся на землях великих князей Владимировичей. Вольфрам — это быстрорежущая сталь, то есть более чем удвоение выделки шрапнелей. Если где уместна реквизиция и экспроприация, то именно здесь: не будет шрапнелей — это значит проигрыш войны, а тогда не только Владимировичи, но и вся династия к чертовой матери полетит.
Задремавшие было академики невероятно оживились, обменялись мнениями по услышанному. Пришли к единому — возможно, уважаемый коллега и слишком резковато высказался, но его слова в высшей степени справедливы по сути, как и неосторожны, конечно.
Дело здесь не в генеральской непосредственности, даже не в архиозабоченности вооружением русской армии, в которой темпераментный оратор состоял к тому времени около сорока лет. А.Н. Крылов — патриот России и ее вооруженных сил, но ведь — России, а не «династии Готорп-Романовых». Вся его научно-практическая деятельность, здравый взгляд умного русского человека говорили о том, что эта самая династия ненавистна его народу, что она тяжким ярмом сдавливала не только его производительные силы, но и самую душу.
Поэтому-то и грянувшую революцию дворянин Крылов, человек, достигший самых высоких чинов и званий, встретил и принял в отличие от большинства людей его сословия по-рабочему в прямом и лучшем понимании этого выражения. Никаких присматриваний к нарождающейся новой действительности, никакого выжидания и проверки ее крепости. Академик Филатов засвидетельствовал, что в конце декабря 1917 года Крылов был приглашен к В.И. Ленину.
В беседе выявились не только общие взгляды на многие явления, но и общие личные знакомые — революционная семья Фигнеров. Встреча закончилась тем, что Крылов, единственный функционирующий член правления РОПиТа, согласился принять самое активное участие в обновлении работы этого общества на советских началах. По-военному четко, по-революционному быстро дела были переданы комиссару, уполномоченному Советским правительством. РОПиТ стало Совторгфлотом.
Время в Петрограде стояло трудное — голодное и холодное.
Исследователи жизни и деятельности Крылова, не без помощи личных воспоминаний академика, отметили у него в этот период немаловажную деталь бытового на первый взгляд характера. Как только объявленным декретом были отменены сословия, академик без всякого сожаления расстался с дворянско-генеральскими регалиями. Естественно, среди прочего встал вопрос о гардеробе. Алексей Николаевич выбрал его предметы без раздумий. В послереволюционное время он одевался так, что внешне походил
на хорошего мастерового: вытяжные яловые русские сапоги, суконный костюм, ватная поддевка или бушлат. Просто, добротно, тепло и удобно, так всегда одевались труженики. А он, академик Крылов Алексей Николаевич, и был в жизни прежде всего тружеником, беззаветно преданным делу.Выискивать какие-либо другие мотивы столь резкого изменения в форме одежды — значит, по крайней мере, обидеть двух боцманов — русского и английского. Вот как о встрече с первым вспоминал Крылов в беседе с морскими офицерами 9 декабря 1943 года:
«Сидели мы в Совторгфлоте. Это была большая комиссия, в том числе один боцман и я. Тогда было такое время, что ходили мы кто в чем мог. Я был в высоких сапогах. Зашла речь о том, как на проектируемом корабле поставить кнехты и лебедки. Я указал, что кнехты надо поставить иначе, лебедки тоже в другом месте. Тогда боцман, присутствовавший тут, говорит: «Я рад очень, что товарищ боцман совершенно правильно указал, как надо поставить кнехты н лебедки». Я считал, что это было мне высокой похвалой».
Столь же лестную оценку по шкиперскому искусству Алексей Николаевич получил и из других боцманских уст. Это произошло в Англии, в предпортовом кабачке города Ньюкасла. Академик Крылов обсуждал с представителем английских докеров, бывшим боцманом, как рациональнее заскладировать в пароходном трюме н на палубах паровозные котлы, отправляемые в СССР. За бутылкой виски русский, е точки зрения англичанина, видимо, коммерческий агент и тоже в прошлом боцман, втолковывал коллеге, что нужно погрузить не 60, как намечалось прежде, а все 150 котлов. Невероятно!.. Образная английская речь русского нравилась стивидору, но его предложение… Нет, это невозможно, никак невозможно выполнить то, что задумал коллега!
Русский продолжал настойчиво убеждать англичанина, жестикулировал, показывал на столовых приборах, как, по его разумению, нужно класть котлы, закреплять пх за трюмные рамы и между собой.
— Пм-пособл, — качал головой англичанин.
— Пособл… Возможно, я тебе говорю, — ладонь русского, большая и крепкая, прихлопнула по столу, — ну, хорошо — завтра я покажу, что пособл, вполне пособл, только канадскую расклиновку не забудьте прихватить с собой, как договорились, о’кэй?
— О’кэй! — уступил англичанин: пусть, мол, будет по-твоему, раз ты еще и платишь вдвойне за пустую работу, а в том, что работа будет именно такой, бригадир нисколько не сомневался. «Ох уж эти русские, — читалось в той словесной уступке, — боцман, а как заправский старпом толкует об остойчивости шипа. Ну, поглядим, коллега, как ты завтра оконфузишься».
— Фо-ор Ю, русский боцман!
— За тебя, мой чнф!
— О, ноу, ноу, я есть не чиф!
— Лады, за тебя, коллега! За пособл!
Как и просил русский боцман-фантазер, англичанин-стивидор сколотил к утру отличную бригаду из смышленых такелажников.
Работа закипела, и очень скоро английские докеры убедились, что в трюме и на палубах парохода «Маскинонж» можно уложить все 150 котлов.
Русский же боцман, растолковав проект их размещения, принялся за погрузку наравне со всеми. По взмаху кувалды, ударом которой он вгонял клинья между котлами, по тому, как он орудовал у винтовых талрепов, как исполнял команды стивидора, было видно в нем опытного портового такелажника. А увлекшийся работой академик приговаривал: «Ну, что я тебе говорил, коллега — пособл? То-то!»
Откуда было знать англичанам, что красивая рабочая хватка этого кряжистого пожилого человека шла от нижегородского топорика, от мозолистой практики на парусниках, от принципа: «Прошло то время, когда труд считался позором, а праздность — добродетелью».
Но они все-таки узнали. Из газет, пронюхавших о сенсационной погрузке. Репортеры и фотокорреспонденты сделали свое дело — на газетных разворотах нашлось место и моментам погрузки, и снимку нашего академика, и его биографии. На следующее утро к Алексею Николаевичу Крылову подошел смущенный стивидор: