Крылья

Он шел к ней по коридору, чтобы рассказать о том, чего сам не понимал. Чтобы унять ее страх перед тем, чего сам безумно боялся. Чтобы успокоить ее, хотя сам никогда в жизни не чувствовал себя настолько разрозненно, настолько опустошенно.

Он вошел в кабинет, на два шага опережая Халата. Он спешил увидеть ее, убедиться, что она здесь, что она в порядке… хоть и относительно. И он чувствовал, что должен сам ей обо всем рассказать. Он никак не мог позволить постороннему человеку запугивать ее, бесчувственно констатируя факты. Медведь бы смог все смягчить, сгладить, не дать ей почувствовать весь ужас той ситуации, в которой они оказались. Они, оба… Все, что касалось ее, касалось и его. Она – часть его жизни, часть его самого. То, что случилось с ней, случилось и с ним.

Он вошел – и увидел ее. Она сидела на кушетке и смотрела в окно. Такая хрупкая и беспомощная… Она даже не обернулась, когда они вошли. Медведь уже привык видеть ее такой, в последние два дня она только и делала, что молчала и смотрела на небо. Он не мог ее понять. Очень хотел, но не мог, ведь она не рассказывала, о чем думает… А ему было очень больно наблюдать за тем, как она замыкается в себе. Она словно угасала, словно уходила от него…

Сейчас она показалась ему особенно бледной и измученной. Она вроде как похудела за эти дни… И опухоль выглядела гораздо больше обычного… Может, просто потому, что Ангел ссутулилась. Вся ее тонкая фигурка словно являлась скульптурным воплощением скорби. Ангел пошатнулась… Медведь еле успел подхватить ее. Ком подступил к его горлу. Ком пришлось быстро сглотнуть. Он должен быть сильным – для нее. По крайней мере, казаться сильным. Она должна чувствовать себя защищенной рядом с ним.

– Как ты, родная? Не волнуйся, держись, все не так страшно, как кажется…

Этот спокойный тон дорого ему давался. Медведь чувствовал, что, глядя на нее, теряет почву под ногами. Ее лицо словно на глазах приобретало ужасающий землистый оттенок, лоб покрывали крохотные капельки пота.

Медведь оглядел кабинет – экрана для просмотра снимков видно не было. Но ведь он должен ей показать то, что видел сам. Только так он сможет хотя бы попытаться ей объяснить, что случилось… Точнее, что случилось, он не знал. Знал только, к чему это привело на данный момент.

– Здесь есть экран? Нужно показать ей снимок.

Халат стоял у двери, прислонившись спиной к стене, скрестив руки на груди и бесстрастно наблюдая за ними обоими.

– Зачем? Она, по-твоему, мало нервничает?

Медведь предпочел не слышать сарказма в его словах.

– Она должна сама это увидеть, я не смогу иначе объяснить… Ничего не смогу. Я просто должен ей это показать.

– Ладно, ладно, дело твое! – Халат примирительно поднял вверх обе руки. Глаза его оставались все такими же бесстрастными, но при этом словно оценивающими каждый жест Медведя и протоколирующими каждую секунду происходящего.

Взгляд Медведя поспешил соскользнуть прочь с лица Халата. Сейчас у него было гораздо более важное дело, нежели разбираться в странном призрачном блеске, который он увидел в зрачках коллеги.

Медведь поспешил отвернуться к окну. Лучи послеполуденного солнца заливали комнату через него, достигая самых дальних углов.

– Вот, я прикреплю к окну, на свет будет видно неплохо, - Медведь вынул снимок из папки и стал вгонять верхний его край под деревянную раму, прижимая изображение к стеклу. Он был доволен результатом, он даже чувствовал своеобразное удовлетворение от того, что ему хоть что-то сегодня удалось.

Наконец, плотно пристроив снимок, Медведь отвернулся от окна и взглянул на Ангела.

– Родная, смотри, - но она не смотрела. Ее взгляд был абсолютно бессмысленным, не выражающим ничего, никакого понимания, никакой работы разума. Только нескончаемую тоску.

– Эй, эй, посмотри на меня, - Медведь нежно обхватил лицо Ангела ладонями, зарывшись пальцами в ее волосы. А ее волосы слегка взмокли. То ли от жары, то ли от чего-то еще. Холодные и немного липкие… Большим пальцем руки Медведь нежно погладил ее по щеке, но она, казалось, даже не заметила.

Он отпустил ее. Ему понадобились все силы, чтобы продолжить свой рассказ.

– Милая, смотри. Вот это – твой рентгеновский снимок. Картинка ничем не испорчена, здесь мы согласились. Чего не смогли выяснить ни я, ни мой коллега – так это причины возникновения и характера образования.

Он зря снова посмотрел на нее. Ее лицо совершенно не менялось, по-прежнему искаженное болью и отчаянием. Капля пота скатилась по ее виску… Медведь едва смог вспомнить, на чем остановился. Все, что он мог сейчас для нее сделать – рассказать то, что знает сам.

– В общем, если говорить проще… То то единственное, в чем мы сошлись, это факт, что у тебя в спине развились лишние кости. Я просто не представляю себе, как они могли оставаться незамеченными в течение всей твоей жизни, но ведь и сами по себе возникнуть и вырасти настолько меньше, чем за неделю они никак не могли, так что это нам еще остается установить…

Медведь прекрасно понимал, что говорил ерунду, что речь его бессвязна и нелепа, но ведь нелепой была и вся ситуация… То, что с ними случилось, не должно было случаться, не могло случиться… Но случилось. И он должен был наконец выдавить из себя признание. Должен сказать ей. Она должна знать.

– …в общем, я не знаю, как это объяснить, но я прихожу к одному единственному заключению. Да, это смешно, наверное… Но я просто ничего другого и вообразить не могу…

Нет, он не станет выкладывать все неправдоподобные и смешные теории, что приходили ему в голову последние три часа. Он скажет последнее, о чем подумал. Самое невероятное и вместе с тем так похожее на правду.

– Я долго думал, правда, долго… По структуре костей, что мы обнаружили, то есть, по их взаимному расположению, по размерам относительно пропорций твоего тела, я могу предположить одно. Да, это прозвучит нелепо. Да, ты можешь мне не верить. Но это единственное объяснение, которое я нахожу.

Медведь отчаянно старался не смотреть на Ангела. Поэтому он и не замечал, как она напрягается все сильней и сильней, как бугрится кожа на ее спине, как наливаются кровью и болью ее глаза, как судорожно тонкие пальцы сжимают края кушетки…

Медведь отвернулся к окну.

– Короче так. Сложно это выговорить, но мне кажется, что у тебя там…

В следующий миг его мир рухнул.

Ангел закричала.

В мгновение ока Медведь обернулся к ней – и успел увидеть, как она буквально падает на колени, скребя ногтями пол, ища опору, ища поддержку, как вцепляется в ножки кушетки…

Все это он видел словно в замедленной съемке: жест за жестом, малейшее изменение выражения ее лица – ничто не ускользало от него теперь. И Медведь не понимал, как мог раньше не замечать всего этого. Как он мог быть настолько слеп, чтобы не видеть, насколько в действительности ей плохо? Как мог не понимать, в какой опасности она находится? И как могла она держать в себе такую боль?..

Теперь он видел все… Но теперь было слишком поздно. Он прирос к месту. Он был пригвожден к залитому солнцем полу кабинета ее криком. А крик не прекращался, резал его уши, разрывал в клочья его душу, разбивал его сердце… Он хотел броситься к ней, обнять, поднять на ноги, успокоить, но… Но теперь не только ее крик удерживал его.