Крылья

Эланоидес скользнула ладонью по его плечу – так, что моя рука снова непроизвольно сжала вилку, – весело распрощалась и выпорхнула из ресторана.

Я смотрела ей в спину, искренне надеясь, что мое лицо не подведет меня, что оно будет хотя бы не ярко-алым и не перекошенным от возмущения.

– Ее иногда заносит, – сказал Крис, сжимая мои ладони, – но вообще она хороший человек. Искренний и не способный на подлости.

Я сделала глубокий вдох, пытаясь одолеть дичайший приступ ревности, и улыбнулась Крису, но улыбка точно вышла жалкой. Шлейф ее духов – мед вперемешку с тлеющим древесным углем – все еще витал вокруг, как пар от колдовского котла. Изображение ее руки, скользящей по плечу Криса, въелось в мою сетчатку.

– Эй, – голос Криса долетел откуда-то издалека. – Что случилось?

– У вас с ней… было что-то? – пробормотала я.

– Очень давно, – ответил он. – Когда мы были еще подростками. Иди сюда…

Крис передвинул стул, приподнял меня и усадил к себе на колени. Я не сопротивлялась, вжалась лицом в его рубашку и сложила руки на его груди.

– Я хотел отложить этот разговор на потом, когда ты совсем поправишься, но, видимо, придется начать сейчас, – нахмурился он. – Элли не хотела обидеть тебя или заставить ревновать. Ты же расстроилась именно из-за этого ее прикосновения ко мне?

Я кивнула, сглотнув болезненный комок в горле.

– Она не представляла, что может вызвать в тебе ревность, потому что она… не знает, что такое ревность.

– В смысле?

– Ревность – это обратная сторона любви. А десульторы не влюбляются. Черт его знает почему, то ли это генетический сбой, то ли проклятие, но десульторы крайне редко теряют голову. Почти никогда. И иначе как безумием это чувство не называют.

И тут я вспомнила реплику Альцедо о том, что «любовь – безумнейшее из безумий», и теперь начала догадываться, что он имел в виду.

– В самом деле? Чувство влюбленности десульторам в новинку?

Крис ответил мне такой улыбкой, от которой у меня снова свело низ живота.

– В новинку – это мягко сказано.

Он начертил линию на моей ладони и продолжил:

– Люди сталкиваются с любовью с детства, испытывают ее снова и снова, прежде чем окончательно поймут, каково это – любить, и как жить с этими чувствами. Так? Родители, культура и искусство с пеленок убеждают их, что романтическая любовь – это благо, что это прекрасно и однажды случается со всеми. Матери умиленно вздыхают, когда чадо испытывает муки первой любви, друзья с улыбкой хлопают по плечу, так что к моменту, когда это наконец случается с тобой, ты уже примерно знаешь, чего от всего этого ждать. Но представь, каково влюбиться, не имея подобного опыта. Все равно что провалиться с головой под лед. Иногда мне кажется, что я просто слепой котенок, совершающий одну ошибку за другой…

– Для слепого котенка у тебя прекрасно получается, – возразила я. – Крис, твое сердце способно на большее, чем сердца очень многих людей. А ошибки можно исправить.

– Так было не всегда, – вздохнул он. – И есть ошибки, которые невозможно исправить.

Я накрыла ладонь Криса своей, чувствуя, что подошло время для разговора о том человеке, о котором мы еще никогда не говорили, но обязаны были поговорить. Тонкий, ускользающий призрак этой девушки так часто появлялся передо мной в воздухе, что я почти перестала нервничать, когда о ней заходила речь:

«Но не может же он встречаться с психопаткой, правда? Хотя… Ах да, конечно, может. Крису в этом плане всегда везло…»

«Детка, ты слышат, что случилось с предыдущей подружкой Криса? Спроси у него и узнаешь, почему он так носится с тобой!»

«Покажи ему эту фотографию и попроси рассказать, кто это…» Разговор об этой девушке был последним невидимым барьером, преодолев который, мы впредь сможем преодолеть все что угодно. Но этот разговор должен был состояться не здесь – не в этом кафе, под прицелом десятков глаз, и даже не в моей палате. Лучше бы нам поговорить там, где никто не помешает, где не будет ни медсестер, ни посетителей, ни писка аппаратуры, никого и ничего, нарушающего гармонию нашего уединения. И если этот разговор будет слишком тяжел, то я готова облегчить его любым из доступных мне средств. Я подняла голову и встретилась взглядом с Крисом:

– Я хочу, чтобы ты рассказал мне о ней. Но не здесь. Забери меня отсюда? Забери меня к себе домой.

6. На небесах

– Нет, ни один разговор, и этот тем более, не стоит того, чтобы прерывать твое лечение.

– Не нужно ничего прерывать. Все, для чего я тут нахожусь, это регулярный прием таблеток и смена бинтов на ноге. Вчера вечером ты сам выбирал дозировку обезболивающего для меня, а несколько месяцев назад, помнится, зашил мне руку так, что не осталось даже следа. Не поверю, что ты не справишься с перевязкой или выдачей лекарств. Я не хочу больше находиться здесь. Я хочу быть там, где ты сможешь нормально спать по ночам и не будет всего этого назойливого интереса со стороны твоих друзей. Это немного тяжело с непривычки…

Он решительно запротестовал:

– Лика, ты была серьезно ранена. Некоторые виды лекарств ты сможешь получать только здесь. И мне придется отлучаться время от времени, а я бы не хотел, чтобы ты оставалась одна.

– Да я же не при смерти! У меня всего лишь сотрясение и небольшая рана. Я справлюсь и без особенных лекарств. И что со мной может случиться, если ты уйдешь? Я не сую пальцы в розетку и не надеваю на голову полиэтиленовые пакеты, – рассмеялась я и, не видя ответного веселья на его лице, добавила: – Крис, серьезно! Если ты будешь уходить, я буду звонить тебе так часто, как ты того потребуешь. Черт, я даже согласна на сиделку…

– Кто учил тебя искусству убеждения? Дьявол-искуситель? – проворчал он.

Девушка-пациентка, сидящая за соседним столом, опрокинула на себя стакан сока, когда Крис запустил пальцы в мои волосы, притянул к себе мое лицо и поцеловал в губы, в лоб, в ладонь.

* * *

Мои вещи были собраны и упакованы за пять минут. Я сидела в кресле-каталке и слушала, как Крис говорит с кем-то по-итальянски по телефону, улаживая какие-то непостижимые для меня дела. Наконец он спрятал телефон и повернулся ко мне:

– Готова?

– Почти, – кивнула я. – Есть небольшое дело, это не займет много времени. Если ты позволишь…

Я объяснила Крису, что к чему, и он был не против. Подхватил сумку с моими вещами – так легко, будто она ничего не весила, – и направил мою каталку в противоположное крыло клиники, по хитросплетениям широких, залитых ясным светом коридоров.

Мы подъехали к прозрачной двери, за которой я увидела человека в белой больничной робе. Его голова была откинута на подушку, но он не спал. Сейчас, без экипировки и балаклавы, я наконец смогла впервые рассмотреть его: лет тридцать на вид, суровое, утомленное лицо, длинные русые волосы разбросаны по плечам. Он был чем-то похож на бога Тора из одноименного фильма: наверно, я бы не удивилась, если бы обнаружила лежащий рядом с кроватью Мьельнир [53] .

53

В германо-скандинавской мифологии волшебный молот бога Тора.

– Здравствуйте, Асио, – сказала я по-немецки. – Вы помните меня? Мне жаль, что так вышло. Жаль, что не нашлось иного способа обо всем договориться…

– Не извиняйтесь, синьорита, – ответил тот по-немецки с сильным итальянским акцентом. – Жизнь – борьба, сокол не должен извиняться за то, что ловит голубку, а голубка не должна извиняться, если выклюет соколу глаз.

– Этот мир был бы куда лучше, если бы голуби и соколы жили в мире, – вздохнула я.

– О, тогда соколам пришлось бы клевать зерно, утратить клюв и когти, разжиреть и превратиться в голубей. А голуби потеряли бы интуицию, легкие крылья и заодно небеса вместе с ними. Борьба украшает жизнь, синьорита, поверьте. Ни о чем не жалейте и ни перед кем не извиняйтесь.