Крым
Шрифт:
Это длилось мгновение. Солнце зашло за тучу. Скала погасла. Письмена слились в неразборчивые темные линии.
Туча встала, заслонив небо, вываливая на горы мешки, полные черной тьмы. Дунул ветер, прилетев с полюса, где не таяли льды. Хлестнуло в лицо. Лемехов залез в палатку, слыша, как дрожит небо от тяжелых ударов.
Дождь то впивался в палатку, то, ослабев, отлетал. И вот гроза грянула всей своей громыхающей мощью, вспышками света, которые прожигали палатку. Снаружи ревело, ахало, скрежетало. Но Лемехову не было страшно. Кругом бушевали проснувшиеся духи, и они не гневались, а благодарили его за спасенную рыбу. Сама избавленная от гибели рыба молнией металась в реке.
Лемехов вышел из палатки под дождь. Его валило, плескало в глаза огненные ковши.
Гроза ушла, ворочая вдалеке глыбы. Дождь ровно шумел, и Лемехову, залезшему в спальный мешок, было чудесно.
Он проснулся на рассвете, когда горы еще были черные, но ели на вершинах нежно золотились. Река неслась темно-синяя от недавнего ливня. Лемехов смотрел, как течет вдоль реки туман. И вдруг увидел, как из тайги вышел медведь. Огромный, лиловый, с заостренной мордой, могучей косматой спиной. Встал на опушке, вытянул голову, втягивал воздух. Лемехов видел, как раздуваются его темные ноздри, как слабо поблескивает шерсть на загривке. Узнавал его. Это был тот самый медведь, которого он застрелил на овсах. Но теперь он воскрес, и духи привели его к Лемехову, чтобы тот узнал, – еще один его грех искуплен.
Медведь постоял, чутко вдыхая воздух. Мягко развернулся и исчез в тайге.
Глава 35
Его странствия не кончались. В этих странствиях не было города или селения, которых он стремился достичь. Не было маршрута, который бы он выбирал из множества железнодорожных и автомобильный дорог. Он плыл в потоке бесшумного течения, которое подхватило его, когда он тонул, вынесло из пучины и теперь несло к неведомому берегу. Он знал, что этот берег существует, эта обетованная земля приближается. Доверялся течению. Пересаживался с поезда на поезд, с автобуса на автобус, с одной попутной машины на другую. Обетованная земля чудилась в образе неясного зарева, дивного света, который ожидал его впереди. В этом зареве таилось нечто восхитительное, исполненное нежности, любви, благодати, которые объемлют его, и он обретет новое бытие, взамен испепеленного. И он стремился на этот свет, который расцветал за горизонтом, – не земли, а его собственной души.
Так, повинуясь таинственному навигатору, он оказался в южно-уральской степи, приближаясь к Аркаиму. То ли селению, то ли горе, о которой слышал смутные рассказы. О каком-то древнем племени ариев, о культе солнца, о паломничестве к этим местам странных сектантов – огнепоклонников, язычников, проповедников забытой веры, исповедников будущего, объемлющего землю учения.
Он сошел с автобуса и долго шагал степью, по выжженным холмам, которых опалило дыханье близких пустынь. Пьянел от запахов полыни, поднимался на горячие холмы и спускался в долины, где дрожали стеклянные миражи. Внезапно, поднявшись на гряду, он ощутил бесшумный удар света, словно его подхватил завиток миража, перевернул, как в невесомости, промчал по таинственным мирам и вернул на холм. Ошеломленно стоял, не зная, в каких мирах побывал, куда уносила его «летающая тарелка», притаившаяся в серебристой степи.
Он устроился рабочим в археологическую экспедицию, на раскоп, среди округлой низины, окаймленной холмами. В чаше, чьи края очерчивала окружность холмов, под рыжими травами и горячей почвой находились древние поселения – гончарные мастерские, плавильные цеха и оружейные кузни. Целые города с храмами, обсерваториями, погребениями, занесенные прахом пустынь.
Все это звалось Аркаимом. Рабочие, и вместе с ними Лемехов, рыли грунт, грузили на тачки землю, отвозили в сторону, пробираясь к деревянным мостовым и крепостным частоколам. Среди открытого солнцу и ветру раскопа находился шатер, где скрывалась находка, к которой не подпускались ни рабочие, ни редкие, добредавшие до раскопа зеваки.
Дежурил охранник. Полог шатра был всегда опущен.В шатер допускался только начальник экспедиции Игорь Станиславович Жданович, который прибывал к раскопу на вихляющей старой «тойоте». Он был сухощав, коричневый, как прокопченное дерево, с седыми бровями, из-под которых смотрели усталые внимательные глаза. Его полотняный костюм продувался ветром. Белая панама делала его похожим на чеховского дачника. Через плечо висела полевая сумка времен войны. Он скрывался в шатре и проводил в нем часы. А когда выходил, его лицо было исполнено тихого блаженства, как у верующего при выходе из храма.
Говорили, что в шатре находится великолепный гончарный сосуд, испещренный орнаментом. Или боевая колесница с двумя деревянными колесами, окованными железом. Или плавильный горн с остатками золота. Жданович мало говорил с землекопами, только указывал, где копать и куда отвозить землю. Лемехов гадал, какая тайна скрывается в шатре и полевой сумке профессора. Какие переживания делают его усталое лицо восхищенным.
В бригаде землекопов, где работал Лемехов, были люди, приехавшие в Аркаим, чтобы напитаться волшебной энергией земли и небес. Испытать космическое блаженство. Преодолеть недуг и уныние. Здесь были молодые супруги из Астрахани Андрей и Женя. Она страдала бесплодием и надеялась под живительными звездами Аркаима обрести потомство. Богатырского вида, светлокудрый, с курчавой бородкой, Аристарх из Перми исповедовал культ языческих богов и явился в Аркаим, чтобы поклониться божеству Солнца. Маленький, с круглым милым лицом москвич Алексей был православный и считал, что отсюда, из Аркаима, вышли волхвы, чтобы возвестить миру о рождении Христа. Инженер Столбовский из Петербурга считал, что Аркаим является прародиной европейских народов, и Россия в споре с Европой обладает правом первородства. Архитектор Иосиф проектировал города будущего, в том числе космические поселения. Блаженный Ефим из общества «вселюбов» проповедовал любовь к людям, камням и животным. И еще в бригаду пристроился слепой из Твери, баррикадник Вадим, потерявший зрение во время боев у Белого дома. Он не работал, а днями сидел на краю раскопа, похожий на сутулую птицу, не способную летать.
Все они ждали от Аркаима чуда, как и сам Лемехов, душа которого взрастала к свету после падения во тьму.
Лемехов принес флягу с водой охраннику, дежурившему у входа в заповедный шатер. Полог шатра был опущен, таинственный экспонат оставался сокрытым, но Лемехову казалось, что вокруг шатра слабо светится воздух, будто из шатра исходило загадочное излучение.
Он собирался уйти, но из степи, на ухабах показалась машина. Приблизилась. Из нее вышел профессор Жданович в своей неизменной панаме, с полевой сумкой через плечо. Следом молодая женщина в сарафане с полуоткрытой грудью, пышными, выгоревшими на солнце волосами. Им сопутствовал оператор с телекамерой.
Они приблизились к шатру. Лемехов видел, как хмурится профессор, как игриво, словно поддразнивая его, поводит плечом журналистка. Оператор поднял камеру, начиная работать.
– Мне кажется, Игорь Станиславович, вы недовольны моим появлением, – улыбалась журналистка, поправляя на бронзовом плече тесьму сарафана.
– Признаться, я не очень люблю общаться с журналистами, – хмурил седые брови профессор. Его коричневое, провяленное на солнце лицо не скрывало раздражения.
– Но ведь вы заинтересованы в том, чтобы о вашем открытии, о вашем Аркаиме узнало как можно больше людей?
– Аркаим не нуждается в рекламе. Он сам о себе оповещает.
– Вы говорите об Аркаиме как о разумном существе.
– Аркаим скрывался тысячи лет и именно теперь себя обнаружил. У Аркаима собственное представление о времени, и он живет по часам, которые отсчитывают вечность.
Журналистка пленительно улыбнулась, давая понять, что напыщенные слова профессора кажутся ей забавными:
– Завтра, в день солнцестояния, тысячи людей, приехавших в Аркаим, поднимутся на гору Шаманку, чтобы встретить солнце. Ведь это новое язычество, не так ли? Вы создали этот языческий культ.