Предисловие

Сегодня невозможно представить нестоличную литературу без стихотворений Майи Никулиной. Нестоличность – феномен социальный, литературный: поэтосфера, в отличие от «литературной жизни» и «литературного процесса», остаётся монолитной, цельной и вполне системной, – тогда как «литература» происходит и проистекает по законам, порождающимся и регулирующимся обществом, рынком и модой. Русская поэзия как часть мировой равнодушна к месту и времени, она существует всюду и всегда.

Русская поэзия равнодушна к Чернышевскому, Добролюбову, Воронскому и Синявскому. Она жаждет поэтологического и концептуального уровня «Разговора о Данте» О. Э. Мандельштама. Русская поэзия ждёт коренных просодических перемен и обновлений. И они грядут: верлибр синтезируется с тоникой, и уже сегодня мы видим, слышим и нормально воспринимаем «гибридную» просодию новых русских стихотворений (в Европе это уже произошло: Сильвия Платт, Пауль Целан, Филипп Жакоте породнили верлибр с традиционной силлаботоникой) – свободных стихотворений О. Седаковой, А. Алёхина, А. Зеленовой и др.

Основы словесной культуры укрепляются поэзией (вербальной, подлинной, онтологически неизбежной). В каждом городе есть поэт и поэты, стихотворцы и стихописатели. Поэт есть прежде всего центр общей культуры и культуры словесности в том или ином месте и времени. Первая книга Майи Никулиной вышла в свет в 1969 г. – вот дата рождения поэзии на Среднем Урале. Если в Перми в то время единственным и подлинным поэтом был Алексей Решетов, то в Свердловске единственным неидеологизированным поэтом оказалась М. Никулина, вокруг которой объединились молодые С. Кабаков, А. Застырец, Е. Касимов, А. Верников, Е. Ройзман, В. Месяц, А. Фомин, В. Смирнов и многие иные: все знали в 60–80–х Майю Никулину, и все тянулись к ней, и всем она помогала и помогла. Её книги (а их немного) стали знаками мировой и русской культуры, образцами истинной, первородной поэзии, которая появилась в закрытом промышленно-военном городе несмотря ни на что.

Поэтическое мышление М. Никулиной универсально и в качественном, и в квантитативном отношении: музыка, образ и мысль выражается в различных объёмах или одного стихотворения, или цикла, или поэмы, или книги. Если Мандельштам писал одно стихотворение – из текста в текст, но не рефренно, а параллельно и альтернативно, – то Никулина создаёт ряд, парадигму поэтических текстов, репрезентируя, как и Мандельштам, цельную картину мира исторического, культурного, социального, антропологического, – мира душевного, духовного и мудрого, наполненного природной нравственностью.

Темна душа. Но истина проста —сядь на траву, дыши ребёнку в темя,и свяжется разорванное время,и вещи встанут на свои места.И ты поймёшь тоску оленьих глази горечь осенеющей долины…Но зрячий виноград так долго смотрит в спину,что точно видит всё вокруг и после нас.

Музыка, мысли и образы поэзии М. Никулиной одновременно и вещественны, ощутимы и метафизичны – предощутимы. Поэт мыслит жизнью, смертью, любовью, временем и пространством (России, Греции, Крыма, Древнего Рима и т.д.), которые – все вместе и как одно целое – стремятся к бесконечности. Гармония поэзии М. Никулиной стереоскопична: звуковое, мелодическое, ритмическое порождает смысловое, концептуальное, – это и есть особая Никулинская красота всего живого и погибшего, но оставшегося бессмертным. Герой стихотворений Никулиной – память во всех возможных её ипостасях и статусах: прапамять, архепамять, кровная память, культурная память, духовная память, гео-память, астро-память и пост-память, не имеющая пределов. Именно память запечатлена в её прозаических трудах – художественных, научных, культурологических и философских (рассказы, статьи о поэзии и литературе, исследования, посвящённые мифотворчеству П. П. Бажова и порождению мифов землёй, камнем, пещерой, мастером): миф – это конец мира и начало памяти, из которого появляется новый мир.

Есть поэты, которые первую половину жизни здороваются с миром, а вторую половину жизни – прощаются. М. Никулина – приветствует, прощаясь, и прощается, приветствуя мир, красоту и силу жизни, смерти и любви.

Судьбу не пытаю. Любви не прошу.Уже до всего допросилась.Легко своё бедное тело ношу —до чистой души обносилась.До кухонной голой беды дожила.Тугое поющее горлоогнём опалила, тоской извела,до чистого голоса стёрла.ЮРИЙ КАЗАРИН

«К исходу октября ложится снег…»

К исходу октября ложится снег.Еще не зимний. Но уже понятно,что наша жизнь похожа на побегна юг. И возвращение обратно.Что каждый лебединый перелётживым пунктиром, каждым птичьим теломсшивает разноцветные уделыв единый населённый небосвод.Тогда перо, упавшее в траву,не просто подтверждение соседства,но в полной мере права на наследствозаконного: я тоже здесь живу.Уже гремят осенние пиры,уже приветы северного домаготовы. И священные дарыобёрнуты в пшеничную солому…

«В полмира снег, сугробы и метели…»

В полмира снег, сугробы и метели,сплошная ледяная благодать…Ну где еще о Греции мечтать,когда бы не Россия.В самом деле, —как, возлюбив её печальный дыми в полузвездах небо жестяное,не разобрать, что дальнее – седьмое —должно быть тёплым, синим и чужим,что полновесный северный гранити долгих зим блестящие избыткиуже диктуют мимолётный Крит,светящийся на журавлиной нитке,что вставшая из плодоносных водскала обетованная всего-тона расстоянье птичьего полётаот наших безразмерных непогод,и просто выйти к южному крыльцуи разглядеть в смятении туземном,что небо общее над морем Средиземным,как зеркало, приподнято к лицу.

«Непогода, погода, беда……»

Непогода, погода, беда…Старики говорят, никогдане бывало подобного лиха:то грохочет безоблачный зной,то гудит звездопад-листобой,то, как в омуте, тихо.А над садом июльская сушь,бездорожье, вселенская глушь…Но легко разрушая прогнозы —в небе тесно от праведных душ —начинаются грозы.

«Засыпали прямо на гряде…»

Засыпали прямо на грядерядом с помидорами и луком;абрикосы падали со стукоми светились в желтой бороздеустрашая утреннюю высьпризраком пожара и разрухи.Говорили темные старухи:«Больно абрикосы удались…».Ведрами носили по двору,высыпали в полог полотняный,пополняли долгую жаружаром абрикосовой поляны.Кто нас, спящих, в этаком чадувыследил и наш приют печальныйобозначил строчкой пасторальной«Спали в абрикосовом саду…».Нам осталось вещи увязать,на пороге сесть и дожидаться…Боже правый, как нам было знать,где мы завтра будем просыпаться…

«Прощание. Голос трубы…»

Прощание. Голос трубы.Рукою машу через силу —такая обида, помилуй,легко ли так сразу забыть…Такая прекрасная жизнь.Такое огромное лето.Такая любовь… Обернись,уверуй в неё напоследок.Уверуйте, сделайте вид,что вам хорошо и счастливо,засмейтесь, замрите на мигна фоне горы и залива.И пусть я пройдусь под конецна этих весёлых поминкахпод стоны трубы и волынки,зубами зажав бубенец.Как будто я снова люблюи небо, и дальние дали,как будто я вас веселю,а вы и взаправду не знали,что это фотограф-мастакуслышал отбой за горамии сделал сознательно так,чтоб я получилась не с вами.