Крымская кампания 1854 – 1855 гг.

Пытаясь оградить Раглана от внимания назойливого журналиста, адъютанты оказали командующему плохую услугу. Такое пренебрежительное отношение к представителю самой влиятельной газеты в мире было бы немыслимым в современной армии. Однако в те времена не все еще понимали могущество прессы. Еще герцог Веллингтон однажды высказался о газетах как о «нонсенсе» в жизни военных. У Раглана же были основания рассматривать их как нечто гораздо худшее. Он, конечно, не предпринимал попыток избавиться от многочисленных военных корреспондентов или установить в армии цензуру. И это несмотря на то, что прессу можно было обвинить в многочисленных случаях разглашения секретной информации противнику. Он предпочел игнорировать ее. «Единственным способом уменьшить вред, который приносят корреспонденты, – писал он герцогу Ньюкаслскому, – это не обращать внимания на их репортажи».

Если бы он не игнорировал прессу, и особенно Рассела, свет не увидел бы такого количества клеветы, которую пишущая братия обрушила на военных и на самого Раглана. Рассел в своих репортажах пользовался фактами, полученными в беседах с молодыми офицерами. Если бы ему дали возможность увидеть, как работает командующий и его штаб, если бы ему рассказали о фактах откровенного пренебрежения, преступной медлительности и неразберихи в Лондоне, о фатальном несовершенстве структуры военного ведомства, он, возможно, не допустил бы тех ошибочных оценок, которые были характерны для его репортажей. Но прессе было отказано даже в кратких контактах с командованием и штабом. А сам Рассел так ни разу и не поговорил с человеком, в смерти которого, как позже заметил редактор Делейн, «он был в немалой степени виновен».

При этом Делейн забыл прибавить, что и он сам виноват в травле Раглана. Вплоть до начала декабря Рассел выражал критические замечания в адрес командования в форме частных писем, которые редактор Делейн регулярно передавал членам кабинета министров. В одном из таких писем, датированном 8 ноября, критика Рассела была особенно убийственной. Он писал, что командующий, этот «изящный джентльмен», вел себя в сражении под Инкерманом как сторонний наблюдатель. «Я убежден, – писал Рассел, – что лорд Раглан абсолютно непригоден для того, чтобы возглавить армию при выполнении сложных боевых задач... Одной из главных причин его серьезнейших неудач является то, что он никогда не появляется в войсках. Он не посещает подразделения, чтобы ободрить своих солдат. Солдаты его совсем не знают... Я уверен во всех фактах, которые сейчас перечислил». В другом письме Рассел сообщал Делейну, что Раглан «уже месяц не появляется в Балаклаве», что он «ни разу не был в балаклавском госпитале и никогда не появлялся в расположении подразделений гарнизона».

Постепенно частные письма Рассела стали приобретать силу официальных документов. Нападки на армию из общих превращались во все более конкретные. 23 декабря «Таймс» сообщала, что «величайшая армия, которая когда-либо отправлялась от британских берегов, становится жертвой неумелого командования. Под Севастополем царят некомпетентность, аристократическое высокомерие, летаргия, равнодушие официальных лиц, рутина и глупость... Как бы нам этого ни не хотелось, мы вынуждены отметить, что уже давно никто не видел и не слышал командующего».

Еще через неделю «Таймс» вернулась к этой теме. В передовой статье газеты говорилось:

«Есть люди, которые считают, что финалом развития событий может стать то, что из окрестностей Севастополя вернутся только командующий и его штаб. Они единственные выживут, получат все положенные награды и почести и вернутся домой, где будут почивать в довольствии и почете на костях 50 тысяч солдат. Официальные лица и все общество должны почувствовать беспокойство, проявить волю и назначить новых лиц на места тех, которые сейчас держат в своих руках судьбу армии».

Несколько дней спустя Делейн написал Расселу: «Возможно, еще до того, как вы получите это письмо, вы услышите, что, наконец, я обрушился на лорда Раглана и на генеральный штаб. Ведь только из-за некомпетентности и вялости командования армия несет такие ужасные потери».

Обрушившись на генерала и его окружение, репортеры с каждым днем усиливали натиск. Все чаще и чаще раздавались голоса, критикующие царившие в армии порядки привилегий для аристократии. Обиженные офицеры, которых заверили, что их замечания обязательно будут опубликованы, писали горькие письма, полные неприглядных фактов. «Таймс» читали и обсуждали практически все. Газета писала о солдатах, умиравших в холодной грязи в то время, как «их джентльмен-командующий со своим аристократическим штабом» созерцали сцены упадка и разрушения со «спокойствием философов». До того как об этом начала писать пресса, «человек, на котором лежит вся ответственность за ситуацию, сложившуюся в армии, едва ли связывал себя со всеми лишениями, на которые были обречены его солдаты. Ему, аристократу, не было никакого дела до безопасности армии в Крыму». Через пять дней появилась статья, в которой высказывалось предположение, что лорд Раглан «ведет праздный образ жизни в окружении остатков армии», что вскоре он и его аристократическое окружение вернутся домой вместе со своими «лошадьми, посудой, слугами-китайцами, поварами-немцами и тоннами имущества. При этом они не забудут сделать официальное заявление о том, что последний британский солдат пал на поле боя, а позиции британской армии заняли их храбрые союзники».

Опубликованные письма британских военных дышали не меньшим сарказмом, чем статьи журналистов. Как говорилось в письме, полученном неким джентльменом от своего сына-офицера, опубликованном 2 января, «все ворчат и жалуются». «Повсюду беспорядок и неразбериха... Каждый надеется, что за него его обязанности выполнит кто-нибудь другой, и в результате никто не делает ничего. Лорда Раглана не видели уже три недели. Ходят слухи, что он отправился зимовать на Мальту. Он преуспел лишь в том, что сделал каждого недовольным собой».

На следующий день «Таймс» опубликовала письмо еще одного «офицера-фронтовика, имя которого широко известно». В нем говорилось, что «лорда Раглана (если только он еще не вернулся в Лондон) давно никто не видел. Неизвестно, имеет ли он представление о том, что происходит в его армии... И все же ему присвоили звание фельдмаршала. Это звание он получил не благодаря своим способностям, а благодаря тому, что его солдаты и офицеры проливали за него кровь».

Цитировали также «гвардейского офицера», который якобы написал: «Лорд Раглан очень быстро приобрел скверную репутацию во всей армии за свое безразличие ко всему. Еще долго люди будут помнить об этом... Английская армия хоронит в день по 60 – 70 человек. Вина Раглана в том, что его абсолютно не волнует, обеспечены ли его солдаты одеждой и жильем. Он ничего не делает для армии даже тогда, когда может ей помочь».

Другие офицеры обвиняли Раглана в том, что он позволил своему штабу ввести себя в заблуждение. Штабу якобы удалось убедить командующего в том, что все идет нормально и ему не о чем беспокоиться.

Когда копии этих писем, якобы написанных гвардейскими офицерами, достигли лагеря англичан в Крыму, Сомерсет Калторп раздраженно заметил, что «трудно поверить в то, что английские джентльмены способны написать такое». Прочитав одно из писем, адъютанты Раглана попытались отыскать его автора. Офицеры гвардии пользовались репутацией «вечно всем недовольных», однако «написать такое было слишком нелепо даже для них». Были опрошены все офицеры гвардейской бригады, но автор писем так и не был обнаружен.

Леди Уэстморленд была убеждена, что письма сфабрикованы в Лондоне. Многие, включая Найджела Кингскота, соглашались с ней. Другие, хотя и не сомневались в подлинности писем, отмечали, что их авторы были «жестоки и непростительно неблагодарны».

Один из ветеранов 43-го полка в письме к своей кузине в Окленд так высказывался о «лживых письмах корреспондента «Таймс»:

«Если вы зададитесь целью найти самого благородного и добросердечного человека, настоящего друга солдата, достаточно произнести имя Раглан. За этим именем стоит не только храбрый воин, но и человек исключительных моральных качеств. Я говорю так не только потому, что люблю его всем сердцем, но и потому, что столько лет прослужил под началом этого славного человека и солдата, который даже после гнусных нападок газетного писаки предстает во всем величии и славе, заслуженных верностью своей королеве и стране, которую он сделал еще более могучей. Простите меня за многословность, но моя кровь солдата кипит от негодования на «Таймс» и другие зловредные газеты».

«Некоторые из писем офицеров написаны настолько оскорбительным тоном, – заявил Генри Клиффорд, – что стыдно даже публиковать их... Если бы молодой джентльмен, в своем письме домой обвиняющий во всем лорда Раглана, лучше выполнял свои обязанности по службе, для большинства из его жалоб не было бы оснований... Меня приводит в ярость вид полковых офицеров, распространяющих дурно пахнущие сплетни по поводу провалов, в которых они сами же виноваты».

Значительная часть гнева фронтовых офицеров, несомненно, была вызвана спокойным, бесстрастным тоном приказов лорда Раглана, усвоенной им от герцога Веллингтона практикой стараться пореже читать нотации офицерам, сосредоточившись на генералах и штабах. Письма часто начинаются с жалоб на «равнодушие» командующего, на аристократическое «бездушие и безразличие к страданиям простых людей». «Армия разочарована тем, как хладнокровно Раглан наблюдал за кровавым боем при Инкермане», – сетовал капитан Кемпбелл из 46-го полка. «Как и сам герцог [Веллингтон], – жаловался артиллерийский капитан, – лорд Раглан считается со всеми родами войск, абсолютно игнорируя артиллерию. Это вызывает недовольство среди нас». Гвардейцы тоже полагали, что с ними обращаются незаслуженно плохо. Полковник гренадеров даже посчитал своим долгом составить официальную жалобу на командующего.