Крымские тетради
Шрифт:
Группа гестаповцев обнаружила раненых и бросила их под ноги майора Генберга.
По его приказу немецкий врач осмотрел их.
Генберг подошел к красноармейцам:
– Где ранены?
– На Мангуше.
– Кто вас принял в дом?
– Никто, мы сами зашли и заставили лечить...
– Рыцари, благородство проявляете.
– Генберг подошел к толпе, кивнул на Мартюшевскую: - Взять!
Потом взяли Захарова, инженера Федора Атопова, еще и еще.
Раненых увели в деревянный сарай, заперли там и подожгли.
Взрывались дома,
Поселка не стало. Торчат голые стены взорванных зданий, догорает клуб. Дым, смрад, летящий из подушек пух.
Двадцать жителей повели к оврагу, поставили на краю пятнадцатиметрового обрыва. За ничтожную долю секунды перед залпом Никитин, Зайцев и Анатолий Сандулов прыгнули в овраг. Сандулова тяжело ранило, но все-таки ему удалось добраться до Евпаторийского отряда.
Убили Захарова, его внука, Мартюшевскую, инженера Атопова, Николая Ширяева, Федора Педрика и других.
Оставшихся в живых женщин и детей погнали в Коуш, который стал укрепленным фашистским бастионом; там было и гнездо предателей, услужливых фашистских холуев, поставщиков "живого товара" для палачей.
Нельзя никому простить трагедию Чаира. Так настроен весь наш штаб, настроены все партизаны.
Я был в поселке всего один раз, но помню многих жителей - таких наших, что готовы были вытянуть из себя жилу за жилой, только бы помочь лесным солдатам. Они знали, на что шли их мужья и сыновья, которые дрались в партизанских отрядах.
Надо ворваться в Коуш и разгромить, к чертовой матери, карательный отряд!
Мы связываемся со штабом Третьего района; его командир Георгий Северский и комиссар Василий Никаноров близко к сердцу принимают наш отчаянный риск и дают в помощь три отряда.
Нас пятьсот партизан, мы без долгих проволочек ворвемся в самый центр Коуша и покажем, какие последствия ожидают карателей за трагедию Чаира.
Я сам напрашиваюсь на командование штурмовой группой: дайте мне два отряда, и я войду в Коуш, чего бы это мне ни стоило!
Я дал себе такую клятву, сам себе.
Михаил Македонский ворвется с другой стороны, Евпаторийский отряд - с третьей, и все мы соединимся в центре, там, где главный штаб карателей.
Киндинову мешает привычка к точности. Он хочет по-армейски: чтобы и приказ был заранее написан, и дислокация отрядов перед боем уточнена, и вооружение соответственно распределено. Все это нужные вещи, поступки, но они задерживают нас, ослабляют сжатую пружину.
Тут комиссар Амелинов более тонко чувствует настроение партизанской массы, оно ему дороже киндиновских расчетов. Скорее в Коуш!
В чем-то уступает Киндинов, в чем-то Амелинов, - в общем, мы теряем двое суток, а можно было обойтись и потерей одного лишь дня - для подтягивания отрядов.
У меня нетерпение, - странно, я такого настроения в лесу еще никогда не испытывал. Мне дали Красноармейский и Алуштинский отряды. Двести партизан. Сила! Есть автоматы, пулеметы, много гранат.
Вот готовлю факелы -
мы будем жечь каждый дом на пути, где сидят фашисты.В разгар подготовки, в час наивысшего напряжения, мне приносят весть, от которой по спине пробежала судорога.
Поскрипывая постолами по снегу, кто-то подошел к штабной землянке.
– Можно?
– Азарян! Ну, здоров, иди на кухню, жалую тебя одним лапандрусиком и стаканом кизилового настоя. И уходи, у меня каждая секунда...
– Як тебе, товарищ командир.
"Товарищ командир"! С каких пор Азарян так заговорил?
– Что там?
Вид его настораживал. Он посмотрел на меня, вынул из-за пазухи завернутый в тряпицу пакет.
– Это тебе, товарищ командир!
Приказ Центрального штаба: я назначен командиром Пятого района. Через двое суток я должен быть на месте.
Итак, мой курс на Чайный домик!
В голове как на экране: несчастный Красников, Томенко без оружия, трагические глаза начштаба Иваненко.
– Поздравляю.
– Киндинов был сдержан.
– Когда выходишь?
– После Коуша!
– машинально, но твердо ответил я.
– Штурм - риск, а приказ командарма надо выполнять.
– У меня двое суток впереди.
Киндинов был нерешителен: с одной стороны, он не хотел нарушать ритм коушанской операции, а с другой - побаивался: а вдруг со мной что случится?
– В Коуше я должен быть!
– почти умоляю его.
Он молчал, но комиссар Амелинов понял меня: коушанский штурм мне нужен, я не смогу от него отказаться.
– Завтра мы тебя проводим. И все будет как надо!
...В кромешной темноте мы шли на Коуш, не шли, а бежали.
До этого я повел свою штурмующую группу на руины Чаира. Мы сняли головные уборы и постояли перед свежей могилой, потом смотрели на развалины.
Комиссары не говорили зажигательных слов, командиры еще глубже затягивались самосадом, партизаны прощупывали карманы: хватит ли гранат?
Мы бежали на Коуш, и нас не могли остановить никакие доты.
Ночь темным-темна, где-то за Бахчисараем висит гирлянда разноцветных ракет.
Колючие кустарники. Они нас держат, раздирают лица. Неужели заблудились? Эй, проводники, в трибунал пожелали?
В тревоге смотрю на часы: явно опаздываем. Где-то впереди загудели машины. Неужели пронюхали, бросают подкрепление?
Без четверти два почти рядом с нами вспыхнула красная ракета, а за ней серия белых. Это фашисты. Значит, Коуш под нашими ногами!
Лают собаки, постреливают патрули.
Высоко взлетела зеленая ракета: сигнал Киндинова на штурм!
На северо-восточной окраине вспыхнуло пламя. Сейчас же поднялся второй огненный очаг. Это же Македонский! Он уже действует!
Скорее!
По колено в воде перебежали речку. Кто-то плюхнулся в воду и... вспыхнул ярким огнем - в кармане разбилась бутылка с горючей смесью, партизан сгорел. Серия трассирующих пуль ударила по горящему человеку.
Все чаще вспыхивают подожженные бахчисарайцами дома.