Крымский цугцванг 1
Шрифт:
Сколько раз он проходил мимо — бегом на работу и устало-медленно с родимой. А вот теперь зашел.
Атеист и доктор наук, он никогда не был внутри ни одной церкви. И сам не понимал, что на этот раз потянуло его, некрещеного, в небольшую, какую-то обыденную, церковь.
Она была пуста — до вечерней службы было еще не скоро. Одетая в скромные черные и темно-коричневые одежды женщина зажгла свечку перед алтарем и, торопливо пробормотав молитву, вышла. Он оказался один. Он и Бог, смотрящий на него со стареньких икон и не менее старых миниатюр на стенах.
Дмитрий Сергеевич
Почувствовал, что негативная оценка церкви больше вытекает из его раздраженного состояния, закрыл глаза, прислонился к стене.
Потрескивала свеча у алтаря, пахло кирпичом, отсыревшей штукатуркой — кто-то из прихожан не стряхнул с валенок снег, который растаял и попал на стену.
Откуда-то до него пахнуло детским и до одури родным. Будто он, еще совсем маленький, находится в церкви, прижатый со всех сторон взрослыми. И ноги в лаптях, промокшие по дороге в церковь, мерзнут.
Дмитрий Сергеевич открыл глаза в изумлении. Какие лапти в XXI веке. Он никогда их не носил. И более того, видел только по телевизору, да один раз в московском музее. Мистика какая-то.
Он попытался засмеяться про себя, защищаясь остатками бестолкового атеизма, внушаемого десятилетиями. Всмотрелся в одну из стен церкви, где на него выглядывало измученное лицо Христа, висящего на кресте, и вдруг понял, что все это тлен. Живут они, торопясь, и торопясь умирают.
И он, как ему не хотелось этого, тоже торопится, хотя и по-своему. И совсем не от состояния парии. Все это пройдет — и преследование, и ФСБ. Его оправдают, а скорее всего, просто отстанут. Пройдет время, тема станет неактуальной.
А потом? Еще одна научная статья, еще одна монография. И что?
Он снова всмотрелся в лицо Христа и ему показалось, что Христос страдает не от боли, нет, его страдание проистекают от бестолкового существования человечества и его лично, Дмитрия Сергеевича Романова. Он даже поежился от впечатлений, закрыл глаза.
Невидимые волны душеного тепла струились по храму, омывали его тело и душу.
Ему стало легче. Только теперь он понял, что мерзло не его тело. Теплое пальто надежно защищало от ветра. Мерзла душа, обжигаемая холодом безжалостной жизни.
Дмитрий Сергеевич прислонился к стене и словно задремал, очищаясь аурой храма от серости дней.
Губы сами забормотали молитву, откуда-то ему известную: «Господи Иисусе, иже еси на небеси…»
Он невнятно шептал, чувствуя, что вместе со словами уходит накипь прошлых лет, зависть и тоска, горечь и боль от одиночества. Господи, спасибо тебе, что облегчил мне душу!
Дмитрий Сергеевич очнулся, словно его кто-то позвал. Он вздрогнул, оглянулся. Но в храме по-прежнему никого не было.
Ему было пора уходить, — понял Дмитрий Сергеевич. Не надо слишком надоедать Богу, у него таких много.
Еле слышные шаги заставили его затрепетать. Избавившись от атеизма, его душа еще не успела окрепнуть и была готова ко всему, даже прилетевшему ангелу.
Боковой дверью вошел батюшка. Его лет, его стати — такой же дюжий и крепкий, с бородой
лопатой, такой же седоватой и красивой. Зашел, едва не врезавшись головой в притолок. Перекрестился механически, о чем-то задумавшись.Наличие человека он даже не увидел, почувствовал. Поднял голову.
— Греешься, сын мой? — голос у него был под стать росту — могучий и громкий. И хотя он его старательно приглушал в маленькой церкви, но голос рвался и взлетал, как птица из клетки.
— Да, — подтвердил Романов. — грею… душу.
Батюшка пригляделся к нему.
— Я вижу, ты чем-то огорчен, сын мой. Опять протори, дефолт, неприятности на работе или в постели?
Дмитрию Сергеевичу впервые за несколько лет вдруг стало легко и свободно.
— Да, батюшка! — его голос, отточенный десятилетиями лекционной практики, не менее гулко и мощно взлетел в церкви. Романов застеснялся и почти зашептал: — трудно жить без веры.
Седобородый священник внимательно посмотрел на него.
— Я уверен, что Господь поможет тебе избавиться от печали и житейской скуки. Помолишься ли со мной?
Не дожидаясь ответа, батюшка опустился перед алтарем. Романов застеснялся, не зная, нужно ли ему. Все-таки, доктор наук… научный сотрудник… взрослый человек…
А ноги уже сами несли его. Он опустился рядом и откуда-то из родовой памяти принялся извлекать слова молитвы и помогать батюшке вытаскивать его душу из состояния тоски и юдоли.
Он бодро вышел из церкви. Наверное, все-таки есть генетическая память человеческого рода. Многие поколения Романовых были истинными православными и только последние в роду стали атеистами. Но родовая память сохранялась, проснулась и заставила вернуться к прошлому бестолкового продолжателя рода Романовых.
Дмитрий Сергеевич повернулся напоследок к церкви, рука сама потянулась перекреститься. Господи, спаси и сохрани его трудную и малость суматошную, но все-таки свою Россию.
Глава 6
Загудевший фон заставил его пошевелиться и почесать в раздумье лоб. Кто еще может позвонить и, главное, с какой гадостью? Селезнев, директор, или тот же Щукин. Остальных к нему в эти дни не пропускали. А может, и сами помалкивали.
Он перекрестился, включил фон, не глядя на номер. Какая разница. Опять будут приставать к без вины виноватому. Ничего, он не сдастся. Господь да укрепит его веру!
И, как оказалось, совершенно зря он не посмотрел номер. Голос был почти не знакомый. Самую чуточку «почти не знакомый», словно слышал однажды и уже почти забыл.
— Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич, — мягко сказал голос.
Романов, в голове которого молнией пронеслись догадки — ФСБ, журналисты, представители морга? — вгляделся в монитор фона и узнал — это же один из заместителей президента Российской академии наук! Дистанция между ними была велика, чтобы они встречались накоротке, хотя оба были докторами наук. Тот, правда, социологических, а он исторических. Они виделись только один раз, когда заместитель приезжал к ним по какому-то поводу. Романов напрягся и вспомнил — столетия со дня победы в Великой Отечественной войне. И все.