Крыса (Безымянная трилогия - 1)

Я утоляю жажду.

Все усвоенное мною до этого дня знание людей, все, что мне о них известно, противоречит тому, что только что случилось.

Он не убил меня. Он меня выпустил. Может, я перехитрил его? Может, ему показалось, что я уже неспособен бежать? Что я слишком ослаб? Может, он решил, что я уже мертв? Нет, ведь он же сам приглашал меня к выходу, сам подталкивал клетку. Шевелил ее ногой. Может, это был сон? Бред? Иллюзия? Нет.

Меня бросает в дрожь от ворвавшейся струи холодного осеннего воздуха. Взъерошенный, на негнущихся лапах, я бегу вдоль тротуара в сторону порта, стараясь не забрызгать грязью брюхо.

Я двинулся в путь. Ночью, спрятавшись среди наваленных кучей мешков с сахаром, я проник на корабль. Помню легкое покачивание платформы и скрип цепей, поднимавших ее вверх.

Трюм, в который я попал, был весь заполнен мешками с сахаром, а соседний завален мешками с зерном. Пока я исследовал помещение за помещением, неподалеку от кухни меня неожиданно застал врасплох огромный кот. Он подобрался ко мне сзади, когда я расчесывал свою шерсть, и я вдруг увидел прямо за спиной широко распахнутые, сверкающие глаза.

Я фыркнул, занял оборонительную позицию и изогнулся, как будто перед прыжком, опираясь всем телом на хвост и задние лапы.

Кот посмотрел на мою взъерошенную шерсть, потом спокойно уселся напротив меня, послюнил лапу и начал умываться.

Я воспользовался моментом и сбежал. Лишь потом я убедился, что этот кот никогда не охотился на крыс и никогда не вступал с ними в драки. Зажравшийся, толстый, в солнечные дни он неподвижно лежал, развалившись прямо посреди палубы, и не обращал никакого внимания на то, что происходило вокруг него. Я видел, как чайки садились ему на спину, решив, видимо, что это просто мертвый предмет. И лишь тогда он поднимал голову, выгибал спину, а потом снова укладывался спать.

Привыкшие к его присутствию корабельные крысы расхаживали вокруг него, приближались, обнюхивали голову, лапы, хвост. И ни на одну из них он ни разу не бросился, не поцарапал и не укусил.

Я видел это, но никак не мог поверить и за все время своего пребывания на корабле так ни разу и не подошел близко к коту, постоянно ожидая какого-то подвоха.

Первое знакомство с морем произошло ночью. До сих пор я видел лишь мелкие прибрежные волны. Теперь качка усилилась и удары воды по корпусу корабля стали более ощутимы.

Вскоре загудел мотор, корабль задрожал, затрясся. Здесь, в трюме, вибрация чувствуется особенно сильно - от нее расшатываются нервы, к ней невозможно привыкнуть, и из-за нее я довольно долго страдал от бессонницы.

Ведущие наверх люки плотно задраены, и в трюмах царит почти полная темнота.

Я оказался в таком месте, которое просто невозможно покинуть.

С ограниченной территорией корабля я познакомился еще перед отплытием. Но тогда я в любой момент мог бежать, даже если бы мне для этого пришлось прыгнуть в воду и вплавь добираться до берега.

Я попал в плывущее неведомо куда замкнутое пространство, окруженное враждебной, беснующейся стихией.

Больше всего меня раздражает почти постоянная качка, которая лишает аппетита, вызывает тошноту. Качка иногда становится настолько сильной, что ящики и мешки в трюмах начинают перемещаться с места на место. Я чуть не оказался раздавленным между сорвавшимися с места ящиками, которые с треском сшиблись друг с другом прямо на том месте, где я только что дремал. Я отскочил в последний момент, предупрежденный об опасности скрипом досок об пол. Ящики расплющили лишь кончик моего хвоста -после этого он опух и посинел.

Отправляясь в путешествие, я не рассчитывал на то, что мне придется провести столько времени в огромной железной коробке. До сих пор я не знал, что такое ожидание и нетерпение, а теперь, напуганный и злой, ошалело мечусь по всему кораблю, мечтая ступить на твердую землю - землю, которая не качается, не вибрирует, не гудит.

Море успокаивается - качка стихает и становится вполне сносной. И вдруг снова перемена погоды. Корабль накреняется, стальные стены трещат под напором ударяющей в них водяной массы. Кажется, что судно вот-вот рассыплется. В трюмах становится очень душно, воздух сильно наэлектризован. Шерсть встает дыбом, вызывая неприятный зуд во всем теле, а с вибриссов при любом прикосновении к полу и к ящикам сыплются мелкие искорки. Сорвавшиеся с мест ящики и мешки ездят по полу во всех направлениях, катаются, опрокидываются.

Большая часть ошеломленных, перепуганных крыс прячется в самых труднодоступных уголках - в трубах и вентиляционных штреках, рядом со шпангоутами и ближе к килю, в стенных нишах, среди тяжелых, неподвижно закрепленных грузов. Твердый пол под лапками дает хотя бы временное ощущение безопасности, хоть какой-то шанс на выживание.

Со всех сторон доносятся треск, скрип, вой ветра, глухие удары волн. Крысы не выдерживают напряжения, они покидают свои укрытия в поисках более тихих, более спокойных мест. Но таких мест просто нет. Сила инерции кидает их под движущиеся по полу ящики.

На расползающихся в стороны лапках безвольно, как неодушевленные предметы, ползут крысы по дну трюма. Они с трудом добираются до тех мест, которые кажутся им хотя бы относительно безопасными, - до щелей между наполненными сахаром мешками. Неожиданно лопается трос, и мешки падают прямо на ползущего под ними самца, буквально размазав его по полу.

Буря продолжается. Я устал, и эта усталость становится все сильнее и сильнее. Я погружаюсь в полусонное состояние, и лишь особенно сильные удары по корпусу корабля время от времени будят меня. Сознание того, что бежать некуда, что во всех судовых помещениях происходит то же самое, лишает меня способности двигаться и заставляет крепче прижиматься к твердой поверхности вентиляционного канала. Надо ждать.

Я просыпаюсь. Буря все еще продолжается, но последствия качки меня больше не мучают. Организм приспосабливается быстро. Возвращается чувство равновесия, и мне уже не страшны неожиданные толчки и крен палубы под ногами. Слух уже привык к рокоту волн, к ударам и к скрипу стальной обшивки. Даже передвижение среди переворачивающихся и беспорядочно движущихся то туда, то сюда мешков, ящиков и бочек уже кажется не таким сложным, все становится настолько привычным, как будто я с самых первых дней жизни лавирую между постоянно угрожающими мне ожившими предметами. Буря заканчивается, люди спускаются в трюм и связывают лопнувшие тросы, закрепляют сорвавшиеся с мест ящики, уносят разорванные мешки.

Я привыкаю к постоянной качке, я просто перестаю ее замечать, считая теперь нормальным состоянием то, что еще недавно так пугало. Даже вибрация винта и вой вентиляторов, с шумом загоняющих воздух в трубы, уже не производят на меня никакого впечатления.

Я все время жду момента, когда судно пристанет к берегу. Может быть, именно поэтому я так часто выхожу по ночам на палубу и, устроившись между бухтами свернутого каната и якорными цепями, вслушиваюсь в шум моря и свист ветра.

Скоро это случится, я уже предчувствую этот момент. Я сбегу на берег по швартовочному канату или по трапу, и начнутся новые странствия - вперед, куда глаза глядят. Зачем все это? В поисках пропитания? Но ведь на корабле полно еды. Еды хватало и в покинутых мною городах. Часто ее было больше, чем я мог съесть, чем могли съесть все жившие там крысы. Я беспокойно бегаю по холодному полу трюма. Жажда странствий охватывает меня все сильнее и сильнее.