Крыса из нержавеющей стали (сборник)

– Сегодня же я пойду в одну из харчевен, или как они здесь называются… подсяду к какому-нибудь солдату и заведу с ним дружескую беседу. Вы, Стирнер, будете сидеть за соседним столиком или неподалеку от него. Я пересажу солдата поближе к вам, чтобы вы могли слышать наш разговор. Шарла тоже будет с вами – она ваша дочь.

– Ошибаетесь. Шарла мне не дочь.

– Разумеется, но сегодня пусть будет дочерью. Понарошку. У вас есть театр?

– Ну конечно. Сказать по правде, в юности я увлекался сценическим искусством, пока не открыл для себя прелести электротехники. Даже играл заглавные роли в классических пьесах. Как это, дайте припомнить… «Жить или не жить…»

– Замечательно! Великолепно! Я счастлив, что среди нас есть опытный актер. Сегодня вы сыграете роль отца Шарлы. Если в точности выполните мои инструкции, все получится. Дельце-то пустяковое, яблочко, как говорится, созрело и готово упасть к нам в руки.

– А мне что делать? – спросил Мортон. – Ты говорил, что на этот раз я понадоблюсь.

– А как же! Тебе поручается важная работа – записывать на пленку нашу беседу. Магнитофон не показывай, микрофон держи поближе к говорящим. Сможешь?

– Смогу!

Дождавшись темноты, мы вышли на улицу. Впереди шагали добровольцы из незнакомых нам горожан, проверяя, нет ли на пути застав или патрулей. Как только таковые обнаруживались, нам давали знать, и мы поспешно сворачивали. Прогулка оказалась довольно приятной, хоть нам и пришлось попетлять.

Был ранний вечер, тем не менее вывески увеселительных заведений не горели. Стирнер вел нас в «Толстый фермер» – свою излюбленную харчевню. Там сидели несколько человек, но среди них – ни одного военного.

– Ты говорил, что солдатам выданы увольнительные и что они наведываются сюда. Что-то я их не вижу.

– Видимо, они перестали сюда заходить, потому что их не обслуживают.

– А почему их не обслуживают?

– Потому что они не платят.

– Похоже на правду. Но раз они захватчики, почему бы не потребовать, чтобы их обслужили.

– Стоит им потребовать, как все расходятся, а харчевня закрывается.

– Ясно. Ладно, все по местам. Пойду погляжу, нет ли кого на улице.

Стоя на тротуаре с незажженной сигарой в руке, я чувствовал себя едва ли не сутенером. К счастью, никто из прохожих не обращал на меня внимания. Зато я пристально разглядывал толпу – высматривая тех, кого никак видеть не хотелось, – полицейских, ребят с нашивками и шевронами.

Вскоре в поле моего зрения попали две невоенные фигуры в военной форме. Руки в карманах, кепи под неуставным углом – стыд и позор! Они подошли к «Толстому фермеру» и с тоской уставились в окно. Я приблизился к ним.

– Ребята, огоньку не найдется?

Оба подпрыгнули как ужаленные и разом повернулись ко мне.

– Ты по-нашему говоришь? – воскликнул один из них.

– Да. Я горжусь своими лингвистическими способностями. Если помните, я спрашивал насчет огонька.

– Я не курю.

– И правильно делаете, табак – яд. Но, может быть, у кого-нибудь из вас найдется зажигалка?

Солдаты отрицательно покачали головами, мрачно глядя на меня. Я поднял палец с таким видом, будто меня осенила спасительная идея.

– Вот что мы сделаем: зайдем в это милое заведение, и я попрошу у кого-нибудь прикурить. А потом мы с вами потолкуем за кружкой пива, и я попрактикуюсь в вашем языке. Не возражаете?

– Не выйдет. Как только мы закажем пива, харчевня закроется и все разойдутся.

– Это потому, что у вас нет вирров, местных денег, нашего всеобщего эквивалента. Зато у меня вирров куры не клюют. Идем, я угощаю.

Солдаты живо исчезли за дверью. Когда я вошел, они уже приплясывали от нетерпения возле стойки.

– Три кружки пива, – заказал я, бросая пластмассовый вирр-диск Стирнера в прорезь на поверхности стойки. – Большие.

Пока робот-бармен, блестящий хромом и медью, с крышечками от бутылок вместо глаз, нес пиво, я получил обратно диск, служивший кредитной карточкой.

– Выпьем за армию, ребята! – торжественно сказал я, поднимая кружку. – Надеюсь, вы довольны карьерой, которую выбрали.

Они с энтузиазмом хлебнули и сразу привычно заныли, что мне напомнило недавнее армейское прошлое.

– Выбрали? Как бы не так – нас мобилизовали! Насильно затащили в армию. Мы прятались, ловчили, да все без толку, – заныли они, осушив кружки. – Что в ней хорошего, в армии? Муштровка, издевательство, вонючие начальники… Такую профессию разве выбирают добровольно?

– Разумеется, нет! Но кормят-то вас, надеюсь, сносно?

Я с наслаждением выслушал вопли и проклятия по адресу самоприготовляющейся колбасы и заказал пива. Когда солдаты утопили носы в пене, я предложил:

– Я знаю, у вас только что был обед, но очень уж уютно смотрятся три свободных стула за столиком, где сидят пожилой джентльмен и милая птичка. Надеюсь, друзья, вы позволите угостить вас добрым бифштексом?

Ответом был частый топот сапог. Перед нами поставили тарелки, и мы их мигом подчистили, стараясь не чавкать, – с нами как-никак юная дама.

Высосав по кружке пива, солдатики стали откровенно пялиться на Шарлу.

Пора было переходить ко второму этапу.

– Но если в армии не очень хорошо кормят, – сказал я, – то это, должно быть, компенсируется заботливым отношением сержантов к нижним чинам?

Сочувственно кивая и внутренне ухмыляясь, я выслушал поток жалоб на командиров, уборные, кухню и прочие прелести, столь любезные сердцу служивого человека. Затем я мигнул Стирнеру и откинулся на спинку стула.

– Простите, молодые люди с далекой планеты, что я вмешиваюсь, но мы с моей дочерью Шарлой поневоле слышали ваши слова. Неужели возможно, чтобы человека против его желания заставляли служить в армии?

– Еще как возможно, папаша. Привет, Шарла. Ты когда-нибудь ходишь гулять с кем-нибудь еще, кроме отца?

– Да, и очень часто. Я просто обожаю красивых молодых людей. Таких, как вы.

Мы утонули в прозрачных озерах ее глаз и, побултыхавшись немного, вынырнули, чуть живые от любви. Стирнер что-то говорил солдатам, но они не слышали. Мне пришлось поставить большие кружки пива, чтобы заслонить Шарлу от вытаращенных глаз моих приятелей.

– Я искренне сочувствую вам, молодые люди. На нашей планете такое просто невообразимо. Подобное насилие противоречит нашим законам, которые утверждают, что никаких законов быть не должно. Но почему вы позволяете, чтобы с вами так обращались?