Крыши Тегерана
Шрифт:
— Сердишься?
— Он мой отец. Я злюсь на хозяина.
— Не бери в голову. У него были благие побуждения.
— Знаю.
Госпожа Касрави приготовила ужин, достойный тысячи царей, как говаривала моя бабка. Рис басмати, ягнятина, приготовленная в подземной печке, три вида хорешта, [5] разнообразные овощи и зелень, включая редис, мяту, петрушку, три вида наана, [6] козий сыр и йогурты с добавлением сухой мяты и огурцов, а еще четыре вида турши, [7]
5
Жареный цыпленок с различными соусами. (Прим. перев.)
6
Лепешка. (Прим. перев.)
7
Квашеные овощи. (Прим. перев.)
Ахмед смотрит на стол и говорит мне:
— Я бы не стал возражать, право, если бы эта семья меня усыновила. Совсем не стал бы возражать.
Я толкаю его локтем в бок. Отец и господин Касрави за ужином пьют водку. Ахмед, Мустафа и я сидим рядом, уплетая еду с аппетитом стаи изголодавшихся волков. Пару раз за ужином мы с Ахмедом пытаемся заговорить с Мустафой, но он лишь смотрит на нас и улыбается.
— Думаешь, он умеет говорить? — озабоченным шепотом спрашиваю я Ахмеда.
— Может, его отец потому все и повторяет, что говорит за обоих.
Чтобы спрятать улыбку, я прикусываю верхнюю губу.
Отец поднимает бокал и пьет за хозяев. Потом он подмигивает и пьет второй бокал за нас с Ахмедом. Будто прочитав мои мысли, он наклоняется ко мне и тихо произносит:
— Прости за сегодняшнее. Вышло не так, как я планировал.
Я люблю отца. Мне хочется обнять его за шею и поцеловать в щеку, как я делал, когда мне было года четыре-пять.
Звонят в дверь, господин Касрави идет открывать. Через несколько минут он возвращается в сопровождении высокого мужчины лет пятидесяти. Он представляет его как господина Мохташама. Мы все встаем и пожимаем ему руку.
— Как замечательно, что вы сегодня вечером посетили мой дом, как замечательно, — наливая водки новому гостю, говорит господин Касрави. — Потрясающе, что вы здесь вместе с моими гостями из Тегерана.
Господин Мохташам не отвечает.
Голи Джан, взволнованная приходом нежданного гостя, приносит тарелки и столовое серебро, настаивая, чтобы он сразу принимался за еду. Тот в знак благодарности постоянно кивает.
— Господин Мохташам принял обет молчания, — говорит господин Касрави моему отцу. — Его преосвященство хорошо известен как ясновидящий. Он провидит будущее так же, как вы и я помним прошлое, я вас не разыгрываю. Все его предсказания со временем сбываются, абсолютно все.
Мой отец вежливо благодарит Бога за дарованную честь провести вечер в обществе господина Мохташама, а я недоумеваю, почему человек принимает обет молчания, если Бог осчастливил его такой чудесной способностью.
Господин Касрави говорит господину Мохташаму, что я особенный человек, по-настоящему особенный, и в свои семнадцать лет обладаю зрелостью и мудростью образованного тридцатилетнего мужчины. Поглощая еду, господин Мохташам пристально смотрит на меня. Потом достает из кармана маленький блокнот и пишет в нем: «Он обладает Этим».
Я
с замирающим сердцем вспоминаю Доктора. Ахмед осторожно толкает меня локтем в бок.— Так и есть, — вполголоса произносит он.
— Что вы можете сказать о нашем будущем, ваше преосвященство? — спрашивает господин Касрави, выпивая рюмку за здоровье гостя.
Господин Мохташам оглядывает комнату, на несколько мгновений задерживает взгляд на Мустафе. Все затихают в нетерпении. Я не могу поверить, что святейший человек в Иране, опьянев от водки, собирается предсказывать будущее людей в этой комнате. Он пишет на листке бумаги, что Мустафа пойдет по стопам своего отца и станет успешным бизнесменом.
Голи Джан вне себя от радости.
— Иншаллах, да будет на то воля Господня! — шепчет она.
— Мои поздравления, — говорит Ахмед.
Мустафа улыбается ему в ответ, но по-прежнему молчит. Ахмед поворачивается ко мне и шепчет:
— Будем сегодня спать по очереди. Я не доверяю этому парню.
Я прикрываю рот ладонью, чтобы спрятать ухмылку.
Господин Мохташам смотрит на меня. Он пишет, что я поеду учиться в Соединенные Штаты.
Отец спрашивает:
— Что он будет изучать?
Провидец складывает ладони в трубочку и смотрит через них. У меня подпрыгивает сердце. Он пытается сказать, что я буду изучать что-то имеющее отношение к камерам. В конце концов я стану режиссером.
— Ты сионист, — шепчет Ахмед.
Чтобы не впасть в эйфорию, я напоминаю себе, что все это, возможно, не более чем розыгрыш. Алкоголь не относится к средствам, улучшающим ясность ума и проницательность. Господин Мохташам выпивает следующую рюмку и смотрит на Ахмеда. Он пишет, что Ахмед женится в очень молодом возрасте и у него будет три красивых дочери.
— А сыновей не будет? — возмущается Ахмед. — Тогда я не женюсь.
Все смеются.
Господин Мохташам говорит Голи Джан, что она счастливо проживет до ста лет рядом с детьми и мужем.
— Да будет на то воля Божья, — с благоговением шепчет она.
Нам говорят, что мой отец в поисках истинного смысла жизни и единения с всемогущим Богом доживет до преклонных лет. Когда-нибудь его будут считать одним из величайших поэтов в новейшей иранской истории. Интересно, откуда он знает, что отец пишет стихи?
Господин Касрави, отойдя от дел, поселится в отдаленном месте в окружении членов семьи.
— Всех нас ожидает блестящее будущее, вполне блестящее, слава богу, — произносит господин Касрави.
В комнату входит четырехлетняя дочь господина и госпожи Касрави, Шабнам. Она подбегает к матери и жалуется, что не может уснуть. Господин Мохташам смотрит на Шабнам долгим проницательным взглядом.
— Что такое, ваше преосвященство? — заметив пристальный взгляд господина Мохташама, с мольбой спрашивает господин Касрави. — Что вы видите? Пожалуйста, скажите нам. Моя дочь в опасности? Прошу вас, скажите — она в опасности?
Тот качает головой.
— Слава богу. Тогда в чем же дело? Вы должны нам сказать. Я настаиваю.
Выпив следующую рюмку водки, господин Мохташам смотрит на меня. Я чувствую, что начинаю сходить с ума.
— Что такое? Что? Пожалуйста, скажите. Умоляю вас, — просит Голи Джан.
Указывая на меня, он пишет: «Сейчас ему это не понравится, потому что она еще маленькая, но понравится через двадцать лет, когда он вернется в Иран из США».
— Что? Что ему понравится, ваше преосвященство? Скажите нам, пожалуйста, скажите нам! — молит господин Касрави.